– Ну дак прибавь хоть на бедность-то мою сколь-нибудь!
– Сказано – нет! Смотри, проквасишь мясо-то, да сам и выбросишь!
– Ну, будь по-твоему! Бери уж… Задарма, считай…
Приказчик, отдав деньги, насмешливо-издевательски поклонился:
– До свиданьица! Деньги будут – милости прошу заходить в наше заведение! Наш "Магнит" кого хочешь манит!
Мужик смачно плюнул, сунул под картуз деньги и зло поглядел вслед приказчику белесыми глазами:
– Дак вот ты для кого старался, собачий сын! Ну, черт с тобой, подавись! Хотел косушку опрокинуть, да денег-то уж шибко мало… А – была не была! Все равно Наталья ругаться зачнет, что на подать не наторговал… Пойти с горя шкалик взять?! Эй, служивый, пойдем в трахтир, посидим маленько, а вечером по холодку домой покатим!
– Постой, – удивился Антип, – а лошадь твоя где?
– Лошадь-то? А че ей тут на такой жарище стоять – на фатере она, под крышей, и корм у ее есть. У меня тут в слободе хозяин знакомый живет…
– А мясо-то продажное ты на себе, что ли, принес?
– На лошаде привез, а потом хозяйский сынишка лошадь-то домой отвел. Я, брат, ее берегу, жалею, одна она у меня в житье, и в годах уж, так что я езжу шагом да потихоньку – хоть тверезый, хоть "под мухой" – ты уж, служивый, не обессудь! Пошли, может, в трахтире и еще кого-нибудь из ваших прядеинцев найдем…
В трактире Степан заказал щей и каши себе и Антипу, выпили по стакашку вина за прибытие солдата в родные места.
– Ну, уж раз ты признал меня, Степан, своим земляком, – сказал Антип, когда они покончили со щами из квашеной капусты и кашей, – давай рассказывай все по порядку, что в Прядеиной было за пятнадцать-то лет, кто умер, кто когда женился-крестился…
– Пятнадцать лет, говоришь, дома не был? Да… немало, значит, воды в нашей Кирге утекло…
– Вот ты, Степа, мне и расскажи про наших-то, как они? Живы-здоровы?
– Вот доберешься до Прядеиной – тебе, как есть, все обскажут… А я ниче не знаю, я ведь харловский, за семь верст живу от вашей деревни, где мне про всех-то знать?
"Что-то он недоговаривает, землячок-то мой", – мелькнула у Антипа тревожная мысль. Но вслух он сказал:
– Ну далеко ли, Степушка, семь-то верст? Помню, раньше вы, харловские, все время ездили к нам в Прядеину – на мельницу к Обухову Северьяну…
– Давно сгорела обуховская-то мельница…
– Как же теперь в деревне – мельницы нет, что ли?
– Как нет – есть! Да не одна, а две – и ветряк, и водянка!
– Вот как, а хозяин-то кто?
– Мельницы две, а хозяин один – Петруха Елпанов…
– Ты гляди, че деется: вовсю развернулись Елпановы! А отец-то Петрухи, Василий Иванович, живой ли?
– Живой! Только полный хозяин всему – давно уж Петро. Он не только мельницами владеет – торговлю поставил на широкую ногу, с заводами торгует хлебом, мясом, льном, коноплей. С заводов домой пилы, топоры, гвозди, подковы везет… Да, котелок у него варит не хуже губернаторского. Лет через десяток, гляди, и в купечество вылезет! Одна заимка сколь ему доходу приносит. Целый хутор у него там настроен, работников уйма живет. В неурожайные годы нам всем – беда, а ему хоть бы что, у него завсегда хлеб есть старый, а значит, и работники завсегда найдутся. Сколь из одного хлеба на него работает в голодные-то годы… Он хитрован мужик-то – Петруха Елпанов!
– Ладно, Степа, про Елпановых – потом. Расскажи лучше про мою родню прядеинскую!
И Антип заказал еще по стакану сивухи. Расторопная молодайка мигом принесла два стакана и миску соленых огурцов.
– Давай, Степушка, выпьем за встречу – ведь я тебя первого своего земляка встретил!
Степан выпил, закусил дрянным прошлогодним огурцом, и на его белесые, с красными веками, глаза навернулись слезы. Он заметно пьянел, Антип – тоже.
– Ну, землячок, говори все как есть. Неужто ты мово брата Евдолая не видал все пятнадцать лет? Говори начистоту, не томи душу! Опять он, наверно, в строке?
– Нет, Антипушка, не в строке Евдолай! Уж теперь-то он из вольных вольный…
– Да договаривай, черт тебя дери!
– Крепись, служивый… Все скажу-расскажу, как на духу, ниче не потаю… Нет уж в живых Евдолая…
– Как – нет в живых?! – старый солдат, от неожиданности опрокинув пустые стаканы, закрыл лицо руками, и меж пальцами покатилась слезы.
– Ты уж прости меня, Антип… Не хотел я тебе говорить про это, язык на худую весть не поворачивался… да, видно, ниче не поделаешь – придется… Случился в нашей округе уж шибко тяжелый год, тут тебе и голод, и поветря ходила заразы страшной – тифом прозывается. Люди мерли, как мухи – что ни день, то покойник! Перво-наперво в вашей Прядеиной зачалось, потом в Галишеву перекинулось, да и нас поветря не миновала. В тот тифозный год и помер Евдолай…