- Да вы не переживайте, сан, – покровительственно усмехнулся ничуть не смущенный Ким, бросая в рот ягоду кизила. – Это еще не то, из-за чего стоит переживать…
- Не то? – ошарашено переспросил Артур Федорович.
- Вот именно. Это житейская мелочь, не имеющая прямого отношения к серьезным вещам. А иначе наш разговор был бы совсем иным.
- Но откуда ты… – вдруг забеспокоился Артур Федорович. – Это что – видно по мне, по моей манере? Как я что делаю – заметно, да?
- Ничего не видно и ничего не заметно. Работайте себе в школе, если вам так нравится. А детей, которые к вам придут, направляйте еще в ЦДТ, в секцию боевых искусств востока. Мне как раз нужны на первых порах такие, которые ходят к психологу…
- Какие? – не понял Артур Федорович.
- Ну рефлексирующие, неуверенные в себе…
- А зачем они тебе, Кимушка? – вылупил глаза Артур Федорович.– Ведь ты сам не…
- Нет, я не потому занимаюсь с детьми, – вновь усмехнулся каратист. – Мои действия связаны с моим мировоззрением, а не с желанием развлекаться, – пренебрежительно добавил он, и в его глазах снова вспыхнули красные точки. – А дети мне нужны в общем всякие, но с податливых легче начинать. Чтобы уже без противодействий…
- Разве они тебе противодействуют, Кимушка? Тебя нельзя не послушать: и по дисциплине боевых искусств, и по характеру… Мне самому подчас хочется упасть перед тобой на колени и молить, чтобы ты меня пощадил, – заплетающимся языком лепетал Артур Федорович. Видимо, так сказывалось его эмоциональное потрясение, действие которого наложилось на только что принятый алкоголь.
- Возьмите себя в руки, сан. И не выходите отсюда сразу, сперва смочите платок, – Ким кивнул в сторону ведра с цветами, – и оботрите физиономию. Ибо она у вас розовая, как спина осьминога.
- Мудрый совет. Непременно исполню, непременно…
- И присылайте ко мне в секцию мальчишек, робких и безвольных, которые боятся возвысить голос! Я бы, конечно, справился и в ином случае, но не хочется сразу иметь дело с родителями. Родители – следующий этап… – добавил Ким, уже не для Артура Федоровича, а словно размышляя вслух. – Посылайте их ко мне, а уж я разберусь!.. - добавил он, обращаясь лично к нему.
Артур Федорович с растерянным видом кивал головой.
- Договорились? – подвел черту Ким. – Значит, жду в Центре рекомендованных вами мальчишек. И девочек тоже. Но ведь вы будете работать именно с мальчишками, не так ли? – подмигнул он своим угольно-черным глазом.
Артур Федорович уронил отяжелевшую, с явными залысинами голову на скрещенные ладони.
- Хорошо, что моя ветка стоит у вас на столе, – как ни в чем не бывало продолжал Ким, трогая голую извилистую сакуру. – Она одна сто́ит сотни таких цветов, как ваши! – презрительно скривился он в сторону набитых в ведро школьных букетов. – Через три дня ото всей этой мишуры ничего не останется. Разве такой должна быть настоящая красота?
- Она на змею похожа, Кимушка, - лепетал ослабевший во всех отношениях хозяин комнаты. - Я, конечно, поставил ее на вид, как твой подарок… но ведь это совсем гадюка…
Ким в который раз усмехнулся:
- А что такое гадюка, вы себе представляете? Сочетанье ума и силы! Змея вообще символ мудрости, а с помощью яда она утверждает свое могущество, – вдохновенно поучал Ким. – Мы должны не губы кривить, а учиться на ее примере…
С этими словами он ловко поддел со стола ключ и через секунду исчез за дверью.
7
Внешне Ирина продолжала жить как прежде: ходила на работу, по магазинам, дома стояла у плиты, мыла пол, запускала стиральную машину. Но на самом деле все в ее жизни изменилось. Внимательный человек мог заметить в ней главную перемену: она стала больше молчать. Раньше, когда медсестры и регистраторши, собравшись вместе, начинали жаловаться на жизнь, – вот, мол, сидим мы, бедные, в клинике с утра до ночи, а дома гора всяких дел, – голос Ирины звучал в этом хоре не из последних. И на мужа она была не прочь посетовать – дескать, такой-сякой, по хозяйству помогает мало, и в театр его не вытащишь. На самом же деле эти жалобы были своеобразным кокетством, ибо таили в себе оттенок похвальбы. Мало помогает, когда у многих мужья не помогают совсем. А сколько женщин были бы счастливы назвать своей основной проблемой с мужем то, что его трудно вытащить в театр! И вообще, искусственно прибедняясь в оценке своей семейной жизни, Ирина давала собеседникам понять, что ее критерии в данной области весьма высоки...
Теперь наступила полоса молчания. Говорить хотелось только об одном, а об этом она не могла никому сказать из гордости. Разве что бабуле, но та была далеко. Ирина молчала с медсестрами, в который раз полощущими, как стирку, тему своей обездоленности; молчала со Светкой Стайковой, без умолку болтавшей о том, что теперь ее Славик будет ходить в походы, на карате, плюс к школьному психологу, и недоумевавшей, почему все это не колышет Ирину касательно Тимки. Молчала со случайно встреченными знакомыми, молчала в очередях, обсуждавших качество товара. Теперь ее горло постоянно сжимал невидимый внутренний обруч, и даже необходимые слова подчас давались с трудом.