19
Жизнь Людмилы Викторовны делилась надвое: когда она в школе и когда не в школе. Первая половина требовала от нее собранности, методичности и внимания, неукоснительного выполнения всех учительских правил. Она старательно сеяла «разумное, доброе, вечное». Дети, их родители и коллеги знали ее терпеливой, доброжелательной учительницей, с которой можно разумно решить любой вопрос.
Вести уроки в школе – особая жизненная стезя. Иногда это даже приятно: например, за окном хлещет дождь, бегут торопливые прохожие, а в классе светло и сухо, мел негромко шуршит о доску, внимательные детские рожицы обращены к тебе, ловят твои слова. Или одолеют не ахти приятные мысли о собственной судьбе, не знаешь, как быть; и так и так выходит неладно… А в школе – ведешь урок и все знаешь: это так, а это вот так. И все получается, концы сходятся с концами.
Однако Людмила Викторовна была в курсе также и темных сторон учительской профессии. Хорошо провести урок иногда, под настроение. И совсем другое дело – заниматься с детьми изо дня в день, брать на себя все их проблемы и недостатки, личные и объективные, исправимые и неисправимые. Впрочем, последних не существует в природе – так, во всяком случае, должен считать настоящий учитель. Но эта позиция предусматривает полный отказ от собственных интересов и потребностей, от возможности отдохнуть или заняться чем-нибудь еще. Болен учитель или здоров, сбылись или не сбылись его личные надежды в жизни – изволь тянуть воз, без задержки, без передышки. А дашь себе расслабиться, возьмешь, например, бюллетень при зимнем ОРВИ, так выйдет себе дороже. Вернешься через неделю на свой пост – уже и дети поотвыкли от твоих требований, и учебный материал ими подзабыт, и сбился тот неуловимый ритм занятий, который позволяет учителю с классом действовать заодно… Изволь начинать все сначала!
После школьного дня, заканчивавшегося где-то к семи часам, для Людмилы начинался вечер. Как правило, он был посвящен тому, чтобы технически обеспечить себе назавтра такой же день, как сегодня. По пути из школы она заходила в магазин, делала покупки, совсем немного – ведь обед и полдник ей обеспечен в школьной столовой. Дома занималась хозяйством: небольшая уборка, потом еще надо привести в порядок одежду, в которой пойдешь завтра в школу. Потом проверяла тетради, готовилась к завтрашним урокам – иногда это удавалось провернуть на рабочем месте, а иногда требовалось использовать домашний вечер. Справишься с делами, уже, глядишь, и глаза слипаются. И тут начинались вторая половина ее жизни: та, что не в школе...
Людмила никогда не засыпала сразу, несмотря на то, что по утрам должна была рано вставать. В ночные часы, когда над ней не довлел учительский долг и не висели житейские заботы, можно было стать наконец самой собой – страстной по натуре женщиной, мечтающей о любви. Она с детства была страстной, сперва не понимая этого, а после стыдясь, потому что одновременно с пониманием в ней созрел комплекс неполноценности. Девочка Люда была удивительно некрасива: как будто вдавленное внутрь от бровей до подбородка лицо до смешного напоминало лягушку. Как это у Николая Заболоцкого в стихотворении под многозначительным названием «Некрасивая девочка»:
Среди других играющих детей
Она напоминает лягушонка…
Людмила тоже напоминала, да еще как! В детстве над ней смеялись, но все было ничего, пока однажды Люду не подвело зеркало. Но не обычное, в которое смотрится любая подрастающая девочка, а гадательное.
Рано научившись читать, Люда приникла к животворящим струям русской поэзии. А там на каждой странице, если не в каждой строчке: «прекрасная», «влюблен», «дама сердца». Однажды январским вечером, полная обаяния волшебной русской зимы, почерпнутого в «Светлане» Жуковского и в волнениях пушкинской Татьяны, Люда сама решила погадать.
Она давно уже остро ощущала ту серьезную неприятность, которую взрослый человек назвал бы несоответсвием книжного мироощущения с реальной жизнью. Напичканная романтикой девятнадцатого века, Люда и в жизни ждала принца либо царевича, старомодных балов и прогулок под луной. Но действительность складывалась иначе: Люда все чаще чувствовала себя так, словно ее при входе в какое-то прекрасное место хлопнуло дверью по лицу. Где красавцы, возлюбленные, рыцари? Где упоенье, вздохи, зимние катанья на лошадях, прогулки в весеннем лесу, свидания, признания, воздыхания?.. Мальчишки-ровесники, кроме того, что были совсем непохожи на пиитических героев девятнадцатого века, относились к Люде не просто безразлично, но зачастую с откровенной враждебностью. Их словно оскорбляло, что вот она, похожая на лягушку, приближается к ним с тем же тайным желанием особенных отношений, что и нормальные девчонки.