– Но теперь, когда Флетчер мертв, какую пользу вы можете извлечь, изучая его прошлое?
– Я экспериментатор. Флетчер был замечательным человеком. Я хочу выяснить, есть ли в его прошлом какая-нибудь причина, из-за которой развились его поразительные способности.
– Может быть, – негромко проговорил Курран, – очень может быть.
Бодейкер молчал, но за его молчанием скрывалось множество вопросов.
– Ну что ж, – сказал, наконец, Курран. – Конечно, я никогда не видел Флетчера. Он ушел из нашего приюта еще до того, как я родился на свет. Но я знал старого директора, мистера Комптона. Он дал Джону Флетчеру имя.
До четырех лет у Флетчера не было имени. Да и разговаривать он толком не умел.
Это не было новостью для Флетчера: он помнил, как его учили говорить, а об этом помнят очень немногие люди. Но это его не слишком заинтересовало. В то время как Бодейкер слушал Куррана с нарастающим интересом, Флетчер становился все более равнодушным. Ему вдруг показалось, что они говорят не о нем, а ком-то мало знакомом.
– Что значит толком не умел разговаривать? – спросил Бодейкер. – Это было связано с физическими или психологическими проблемами?
– Нет, – уверенно ответил Курран. – Он знал определенные слова, но не более того.
– Какие именно слова?
– Мистер Бодейкер, вы же должны понимать, что я получил эту информацию через третьи или четвертые руки, к тому же, все это произошло много лет назад.
– Тем не менее, я буду очень вам благодарен за любую информацию, которую вы мне сможете сообщить. Это может оказаться очень важным.
– Я не очень понимаю, какое значение это может иметь сейчас. Ну да ладно… У мальчика были сильные эмоциональные реакции на слова: женщина, секс, похоть – реакции беспокойства, страха, даже шока. И в то же время у него были ярко выраженные позитивные реакции на слова типа: церковь, справедливость, правосудие, добро и тому подобное. Когда он появился здесь, вся его предыдущая история была совершенно сознательно скрыта от него, что не составило особого труда при почти полной неспособности маленького Флетчера разговаривать. А к тому моменту, когда он научился нормально говорить, ребенок успел привыкнуть к новым обстоятельствам и забыл о своем прошлом.
– Почему…
– Пожалуйста, мистер Бодейкер, не заставляйте меня делать никаких предположений. Я рассказал вам все, что мне было известно об этом странном случае. Могу лишь добавить, что Флетчер был тем самым ребенком в истории с Ширли.
– История с Ширли?
– В свое время это был весьма знаменитый судебный случай. Подробности вы сможете найти в газетных подшивках… сейчас… дайте мне подумать… да, вы найдете все, что вас интересует в газетах за 1929 или 1930 год. Я думаю, вам так и следует поступить.
– Благодарю вас, мистер Курран. Но, пожалуйста, ответьте мне еще на один вопрос. Вы никогда в жизни не видели мальчика, явно много о нем слышали, и в то же время, совершенно очевидно, что вы не хотите говорить о нем. Почему?
– Точно так же я бы не хотел говорить о том, что произошло в Бельсене и Дахау, к тому же, я был бы точно так же некомпетентен в этих вопросах – ведь там меня тоже не было. Однако мне кажется: то, что случилось с обителями Бельсена и Дахау было ничто, по сравнению с тем, что произошло с этим несчастным ребенком до того, как он попал к нам.
В этот момент присутствие директора потребовалось для разрешения какого-то мелкого внутреннего конфликта, а так как Курран явно не собирался больше ничего рассказывать, Бодейкер решил уйти.
– Говорят ли тебе что-нибудь слова «дело Ширли»? – спросил Бодейкер по пути в отель.
– Абсолютно ничего.
– Мне кажется, я об этом слышал, но никак не могу вспомнить, что именно. Уголовное дело? Судебный процесс здесь, в Эдинбурге?
– Я ничего не знаю ни о каких судебных процессах.
– А ты ничего и не должен помнить, если все это происходило, когда тебе было четыре года и ты даже не умел говорить. Это просто поразительно… ты никогда не смог бы получить диплом с отличием, если бы был умственно отсталым.
– Однако я вполне могу в это поверить. Ты ведь помнишь, что я был никудышным оратором? Я всегда гораздо легче общался на французском или немецком, а эти языки дети начинают изучать только в одиннадцать или двенадцать лет.
Бодейкер был явно взволнован, и Флетчер сделал то, чего он обычно в таких ситуациях не делал – загородился от него мысленным экраном. Теперь они в любом случае ничего больше не могли сделать до завтрашнего дня, когда они смогут попасть в архивы местных газет.
Флетчер неудачно выбрал газету, потому что «Курьер» был основан только в 1937 году.
– Мы стали выходить вместо старых «Рекламных Известий», – сказала библиотекарша, молодая, симпатичная девушка, – но у нас нет полных подшивок.
Здесь есть только вырезки.
– Может быть, для меня это будет даже лучше, – заметил
Бодейкер, разглядывая длинные металлические полки, забитые конвертами с надписями. – Насколько я понимаю, все вырезки на одну тему собраны вместе? Так, наверное, намного проще найти то, что нужно, чем копаться в толстенных томах переплетенных газет.
– Вы можете брать любые вырезки, – пожав плечами, ответила девушка, – только выносить отсюда ничего нельзя.
– Конечно, мне просто требуется кое какая информация.
– По какому вопросу?
– Меня интересует дело Ширли.
– Ах, вот оно что. – Как выяснилось, девушка хорошо знала свою библиотеку. – Если вы хотите знать историю со всеми подробностями, вам следует обратиться в «Мэйл» или «Ньюс». «Рекламные Известия», как вы, вероятно, знаете, были весьма старомодной газетой, однако, они не слишком заботились о своих архивах. Я бы с удовольствием привела их в порядок, но у меня нет времени. Так, может быть, вы отправитесь в «Мэйл» или «Ньюс»?
– Вы очень любезны, – улыбнувшись, сказал Бодейкер. – Возможно, мне окажется достаточно той информации, которую я смогу получить у вас.
Через минуту девушка вручила ему толстый конверт, пожелтевший от времени, и еще один, более тонкий – очевидно, это был конверт из более свежих архивов самого «Курьера».
Бодейкер присел за столик в углу комнаты, чтобы не мешать работе библиотекаря, редакторов и репортеров, которые часто заходили в библиотеку за какой-нибудь справкой. На более тонком конверте было написано:
СЭР ЧАРЛЬЗ ШИРЛИ;
1878 – СМОТРИ ЭДИНБУРГСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ;
ДРЕВНЯЯ ГРЕЦИЯ;
ОККУЛЬТНЫЕ НАУКИ;
УМСТВЕННЫЕ РАССТРОЙСТВА;
ДЕЛО ШИРЛИ.
На втором конверте было просто написано: ДЕЛО ШИРЛИ.
Бодейкер еще раз посмотрел на дату и пустое место вслед за тире.
– Это должно означать, что он все еще жив! – взволнованно подумал он.
– Значит, ему уже за девяносто? Гораздо более вероятно, что они забыли поставить дату смерти на конверте.
Бодейкер, держа в руках конверт, поспешно подошел к библиотекарше.
– Извините, пожалуйста, мисс. Означает ли это, что сэр Чарльз Ширли все еще жив?
– Ну, это только означает, что о его смерти не сообщалось в газетах.
– Вы уверены?
– Конечно уверена. Если бы в газетах промелькнуло сообщение о его смерти, этот конверт был бы автоматически перенесен в другую секцию.
– Еще раз благодарю вас. – Бодейкер торопливо вернулся к своему столику и открыл конверт.
Сэр Чарльз Ширли, один из ведущих специалистов по Древней Греции, работал в Эдинбургском Университете до 1923 года.
Между строк можно было легко заметить намек на скандал; правда, в газетах ничего об этом не сообщалось, хотя им явно были известны какие-то факты – видимо, репортер опасался, что он может быть привлечен к суду за клевету.
– Ну, это произошло еще до того, как я родился, так что меня это не может касаться, – прокомментировал Флетчер.
Кроме того, Ширли писал книги о спиритизме, гипнозе, оккультных науках, а также книжку под названием «История пресвитерианства в Шотландии» (1920 год). В конверте находилась вырезка с короткой рецензией на эту книгу, которая была озаглавлена «НА ЧТО СПОСОБЕН РАЗУМ», напечатанная в конце двадцатых годов. В рецензии говорилось: