Было понятно, что офицер очаровал ее и бедняжка умирает от смущения. Опомнившись, Францель снова принялась готовить постель. Потом, не глядя на Павла, вежливо спросила, что он будет пить утром, когда проснется, — шоколад, кофе или миндальное молоко? И не нужно ли ему что-нибудь постирать?
Если г-жа Божич сразу вселила в него ужас, как только стала себя предлагать, то это юное существо сразу понравилось ему, показалось отголоском весны и дивной ночи в благоухающем саду. Он невольно окинул ее взглядом со спины, разглядел ее каштановые волосы и обнаженные, согласно тогдашней моде, плечи. А когда девушка оглянулась, Павел увидел ее голубые глаза, милую улыбку и бархотку на шее.
Отвернувшись, он сказал, что ему ничего не нужно и что она может идти.
Горничная, указав на шнур, проговорила:
— Если вам что-нибудь понадобится, достаточно за него дернуть, и в моей комнате зазвенит колокольчик.
Исакович повторил, что ему ничего не понадобится и она может идти. И в тот же миг он увидел ее почти до половины открытую грудь и понял, до чего она молода и хороша. И хотя все это не имело никакого отношения к французским философам того века, ему стало жаль эту девочку, почти ребенка, которую превращают из барской прихоти в игрушку. Значит, у нее нет покоя даже ночью. Ей звонят и по ночам. А поутру ей надо встать раньше других, когда все еще спят. Да, у нее пышная белая грудь, полные щечки и точеные ножки, но при этом слабые руки девочки-подростка.
Нет, такого в его семье себе не разрешали. Горничные не готовили постели офицерам и не прибегали на их звонок.
Няня в доме Трифуна обедала с семьей даже тогда, когда Павел приходил в гости. И ни один из Исаковичей, кроме вдовца Павла, не заводил мимолетных интрижек со служанками, что, по уверениям Юрата, в Вене было обычным делом.
Когда молоденькая горничная Вальдензера направилась к двери, Исакович вдруг увидел, что она, изогнувшись, тащит большой ушат; он не раздумывая подбежал к ней и сказал:
— Оставьте, я сам на рассвете вынесу и вылью это ведро.
Францель испуганно и удивленно на него посмотрела и замерла как вкопанная. Потом счастливо улыбнулась, и, когда снова взглянула на него, ее глаза стали ярко-синими и лучистыми.
Павел сделал это вовсе не потому, что девушка была красива, нет, в его душе таилась какая-то необычайная нежность к таким вот юным существам; ко взрослым он ничего подобного не испытывал. Отдавая дань природе, он, случалось, вступал в любовные, так называемые анцилярные связи, после чего стал относиться к служанкам так же, как и к их госпожам. К этой юной девушке у него возникла необъяснимая симпатия, не имевшая ничего общего с вожделением. Позже Павел рассказывал братьям, что молоденькая служанка походила на фарфоровую статуэтку.
Когда Павел взял у нее из рук тяжелое ведро и, потрепав по щеке, как потрепал бы ребенка Трифуна или Юрата, пожелал ей доброй ночи, она робко и восторженно посмотрела на него.
Он снова погладил ее.
И пока она стояла, словно завороженная, тяжело дыша и молча улыбаясь, нащупывая при этом дверную ручку, лицо ее вдруг просияло и сделалось удивительно миловидным.
Исакович этого уже не видел, потому что отвернулся и подошел к забранному решеткой окну. Выходя, Францель унесла с собой канделябр, и в комнате стало темно и тихо. Горела только одна свеча. Павел вовсе не намеревался посетить этой ночью г-жу Божич. Стоя у окна, он смотрел в темный сад, куда падал слабый свет горевшей у кровати свечи, и вдыхал упоительный запах жасмина. Вдруг ему послышалось, будто в саду кто-то ходит.
Свет падал на ствол старого корявого дуба, покрытого наростами, словно облепленного летучими мышами.
Откуда-то донесся крик совы. Павел, как и его братья, был суеверен и не любил ее ночного пронзительного плача.
К тому же он был потрясен бесстыдством жены майора Божича, да и вообще устал от этого нелепого вояжа в Вену, от карточной игры, вечерних попоек, ночевок в чужих домах и общества болтливого Божича.
Госпожа Божич его звала, но ему претила вся эта затея, была противна даже мысль, что он поднимется на верхний этаж и, подобно пошлому кавалеру-воздыхателю, будет шнырять у ее двери, пока все не заснут. Он не боялся ее мужа. Просто ему была отвратительна роль, которую женщины постоянно навязывают вдовцу.
А в саду за окном стояла тишина. Ночь опустила с высоты, из недоступной взгляду дали завесу, казалось, сотканную из мягкого синего бархата. И наполнила все вокруг неизвестно откуда идущими невнятными звуками и шепотом, словно осыпала душистым цветом белой акации.