Мелодия показалась ему знакомой.
Он уснул лишь на рассвете.
Госпожа Гуммель, встав, как обычно, около полудня, пришла к нему обедать.
Исакович болтал с нею по-немецки о разных пустяках и только для того, чтобы выказать свое знание языка. Она же, нисколько не касаясь военных дел и не спрашивая, почему он скрывается, переводила разговор на женщин, на любовь и на болезнь, которую он подхватил.
Остаток дня Исакович провел, разглядывая все то, что он мог увидеть сквозь приоткрытые двери на лестницу и на балкон. Подышать воздухом он вышел, только когда стемнело.
Днем, глядя украдкой с балкона, Павел вдруг обнаруживал внизу, на мощеном дворе, мужчину или женщину. Человек этот расхаживал, как ему казалось, безо всякой цели. Или капитан вдруг замечал, как чьи-то руки спускают сверху на веревках корзины разносчикам булок или зелени, а затем поднимают их для каких-то неизвестных, невидимых жильцов. Видел он голубей и кошек на кровлях соседних домов. Но при этом он все время остерегался показаться на балконе, чтобы не возбудить любопытства соседей.
Вечером из-за стены снова стали доноситься выкрики посетителей, музыка, шум и топот танцующих. Г-жа Гуммель время от времени наведывалась к нему, посетил его и Агагияниян.
Первый день прошел спокойно, без всяких событий. Обставленная ореховой мебелью и зеркалами комнатка была не больше просторного гардероба, и Павел чувствовал себя в ней как скелет в анатомическом шкафу.
Однако дня через два-три Павел потерял терпение, у него началась бессонница, он стал невыносим. Г-жа Гуммель никак не могла понять, почему этот странный офицер не приглашает врача, не лечится и по целым дням сидит, пригорюнившись, на своей постели, уткнув лицо в ладони, словно хочет скрыть слезы.
У нее возникли сомнения.
Наконец она решила, что капитан тайком приехал в Вену вовсе не лечиться, что он — убийца. Убил, наверно, мужа какой-нибудь женщины и сейчас выжидает, рассчитывая, что его спасет взятка, кошель дукатов. Бог знает, кто он?
Агагияниян долго смеялся, когда она сообщила ему о своих подозрениях. И стал ее уверять, что капитан действительно болен, а прячется потому, что приехал в Вену без бумаг. Но вскоре он их получит.
А Исакович не пожелал даже пригласить парикмахера.
И зарастал бородой.
Госпожа Гуммель стала его избегать.
Она приносила красиво разложенный на подносе ужин, ставила его на стол и тут же, робко улыбнувшись, уходила. И Павел слышал лишь затихающее постукивание ее шлепанцев.
Днем вокруг обычно царила тишина.
Комната, в которой он жил, все больше ему напоминала тюрьму. Разница, разумеется, между камерой каземата в Темишваре, сырой, полной крыс и мышей, и этой комнаткой с мебелью орехового дерева и зеркалами была огромная, но ощущение у него было такое же. Он много слышал о таких вот комнатах-темницах, где заживо похороненные офицеры превращались в скелеты для анатомических шкафов. Сербского деспота графа Бранковича держали в такой же темнице, а сколько других его соплеменников закончили жизнь подобным образом!
Снаружи бурлила многолюдная столица — Вена, дальше были расположены Шлезвиг, Милан, Голландия — словом, вся Европа, за которую сербы клали головы, а он, офицер австрийской империи, заперт тут между четырьмя стенами, словно в шкафу.
Павел не мог заснуть даже днем.
А ночью он лежал, страдая от бессонницы, с широко раскрытыми глазами.
Не отличаясь особой грамотностью, начитанностью и воспитанием, Исакович, как человек простой, самоучка, не восторгался красотами столицы ни тогда, когда видел ее зимой в дни войны, проезжая верхом на лошади, ни теперь, глядя на нее со своего балкона, откуда открывалась красивая панорама.
И хотя панорама эта была красивее, шире и великолепнее панорам Темишвара, Варадина, Осека или занятого немцами Белграда, которые он помнил с детства, разница казалась ему небольшой. Город как город. Дом как дом. Ему чудилось, что вся Австрия походила на казармы принца Александра в Белграде с их тремястами шестьюдесятью окнами. Или на городские ворота принца Евгения Савойского. Либо на часовую башню в Белграде, в которой швабы продержались более двадцати лет. Больше всего огорчало Исаковича то, что он, будучи так близко к цели, в то же время остался так далеко от нее.
И хотя г-жа Гуммель по-прежнему была столь же любезна и приносила ему обед, ужин, миндальное молоко и фрукты, Павел понимал, что стоит ему перекинуться парой слов с ее ухажерами-офицерами, и за ним тотчас же явится рота солдат. А в те времена дезертирство неминуемо каралось смертью.