Умолкнув, Кейзерлинг обошел свой стол, уселся в кресло и принялся рыться в лежащих на столе бумагах. Исакович молчал.
Наконец граф поднял голову и ядовито спросил:
— Считаете ли вы нужным, капитан, добавить еще что-нибудь к своему донесению?
Тогда Исакович, заикаясь, попросил разрешения доложить в устной форме обо всем, что он слышал в лазарете, но толком, видимо, не сумел изложить.
Кейзерлинг заметил, что именно для этого он и пригласил капитана. Пусть расскажет все прямо, без обиняков: почему число едущих в Россию черногорцев так ничтожно, в то время как владыка уверяет, будто поднял всю Черногорию? Все ее население.
Говорят, будто это лишь первая партия, ответил Павел. По дороге ее остановили, и все застопорилось. Он, Исакович, полагает, что, если бы транспорт не задержали и черногорцы узнали бы, что Россия их принимает, весь народ повалил бы туда с радостью.
Кейзерлинг, обращаясь к Волкову, заметил, что немецкий язык капитана Исаковича ему не совсем понятен. Он, Кейзерлинг, хотел бы знать, откуда возник у владыки Василия план переселения в Россию? Ведь это фантасмагория, мистика! (Кейзерлинг сначала сказал: «Mystikers», а потом добавил: «mystificateur»[71].)
Павел не понял ни того, ни другого слова.
Затем, обращаясь главным образом к Волкову, Кейзерлинг сказал, что все это пахнет либо серьезной бедой, либо надувательством. После чего он спросил Павла, можно ли, в конце концов, верить, что владыка действительно хочет переселить в Россию весь черногорский народ? Почему капитан не отметил этого в своем докладе? На это Василия никто не уполномочивал.
Исакович сказал, что находящиеся в лазарете черногорцы поднялись с насиженных мест, отвечая на призыв, посланный им сорок лет тому назад русским царем. Когда надо было воевать с турками. Потому народ и верит Василию!
Кейзерлинг сердито зарычал и крикнул, что, мол, этому негодяю мало того, что он именовал себя митрополитом Черногорским, Скутарским и Приморским, теперь он именует себя и наместником сербского престола. Василий ко всему еще и poltron[72].
Исакович не понял последнего слова.
Однако, видя, что граф вне себя от бешенства, он виновато замолчал. Но когда Кейзерлинг надменно смерил его взглядом. Павел дерзко усмехнулся и пробормотал, словно в извинение, что он в духовных санах не разбирается, его дело — лошади да пистолеты, но поскольку и он и черногорцы выходцы из одного края, то ему, по крайней мере, известно, что владыка Черногории может считать себя и экзархом сербских королей и царей. Это точно. Более или менее точно. Впрочем, все это не так уж важно. Черногорцы надеются на владыку Василия. (Исакович сказал: «Hoffnung haben Ihro Gnaden!»)
Не успел он это проговорить, как граф Кейзерлинг оттолкнул бумаги, отшвырнул гусиное перо и снова заорал, что Василий — бездельник (граф сказал: «ein alberner Mönch»). Авантюрист! Василий мутит черногорцев на территории Венеции, и это встревожило венецианского посла в Вене. Потом, обратившись к Волкову, он спросил:
— Вам ведь тоже в докладе барона Аша все это показалось не столь нелепым, как сейчас? Дело обстоит хуже, чем я предполагал.
Волков почтительно заметил, что помощник первого секретаря, вероятно, не хотел тревожить посла. А может быть, все то, что говорил капитан о лазарете, и преувеличено?
Тогда Кейзерлинг поднялся, подошел к Павлу и уставился на него своими холодными глазами цвета песка.
— Не объясните ли вы нам, капитан, — спросил он, — почему так волнуется этот народ и какова истинная причина поездки Василия в Россию? Что говорят черногорцы? И что думают? Какова тут подоплека?
Исакович, переминаясь с ноги на ногу, ответил, что, по его мнению, черногорцев взволновали войны. Они воспевают русские победы. Считают, что Черногория и Россия — одно целое! Владыке Василию известно, что в Санкт-Петербурге стоит гусарский полк. И он хочет, чтобы в Черногории стоял такой же русский полк. Хочет получить деньги для Черногории. К Василию прислушаться следует. Он послужит на пользу высочайших интересов государства Российского. (Эту фразу Павел уже столько раз слыхал от Волкова, что теперь решил ею воспользоваться.) И с Василием вести переговоры необходимо.
Услыхав эти слова, Кейзерлинг совсем взбесился и заорал, что об этом он капитана не спрашивает.