— Обманщик!
И, трясясь от смеха, удалилась вместе с Воронцовым, который вел ее под руку. Исакович снова опустился на колено. Его прошиб холодный пот. Не помня себя он утирал лоб.
Тут появился Мишкович и шепнул, что надо как можно скорее уезжать. Павел, совершенно сбитый с толку, покинул апартаменты, где происходила аудиенция. В какое-то мгновение ему показалось, будто он видит в зеркале лицо смеющегося до слез Вишневского.
Павел не пришел в себя и тогда, когда его окружила группа офицеров в приемной и забросала вопросами, а Мишкович тащил его за рукав и торопил ехать.
Когда Исакович сел в карету, Мишкович подал знак кучеру трогать, а сам остался. Лошади рванули, и у Павла не было времени ни что-либо сказать, ни спросить.
Кучер гнал через Подол к дому Жолобова так, словно уходил от погони. И на всем скаку осадил у ворот, чуть не опрокинув карету.
Павел соскочил на землю и с недоумением увидел, что кучер тут же стегнул кнутом по лошади и умчался как бешеный.
«Все пьяные», — подумал он.
Он вошел в дом, словно вернулся с похорон.
Когда ему принесли свечу, он долго сидел, молча на нее уставясь.
Утром он отправился в штаб-квартиру.
Ощущение ужаса от провала аудиенции постепенно сменилось удовлетворением, что он все-таки видел императрицу, хотя от всего, что он от нее услышал, в голове возникла сумятица. Когда Виткович спросил, что с ним и назначил ли он день своего отъезда в Бахмут, Павел посмотрел на бригадира со странной улыбкой и спросил, видел ли тот царицу?
А когда Виткович вместо ответа с удивлением на него уставился, Павел опять улыбнулся и сказал, что он видел ее величество. Был у нее на аудиенции и надеется, что все будет хорошо, хотя он и не сумел вести себя как подобает и сказать то, о чем следует. Не повезло!
Виткович спросил, хочет ли Исакович сказать, что он видел ее величество императрицу Елисавету вчера в Киеве и с ней разговаривал?
А когда Павел это подтвердил, Виткович сказал, что Исакович сошел с ума. Потом, словно чего-то испугавшись, приказал ему немедленно отправляться домой и дожидаться его прихода.
Павел впервые в жизни был охвачен таким безудержным весельем, что, выходя из штаб-квартиры, поделился еще с несколькими офицерами тем, что вчера видел царицу, был у нее на аудиенции.
— Всем нам теперь в России будет хорошо!
В воскресенье 6 ноября 1753 года, в день святого Павла-исповедника, на киевскую офицерскую гауптвахту был доставлен сербский эмигрант из Австрии, недавно назначенный в Венгеро-сербский тридцать пятый полк капитан Павел Исакович.
Гренадерский капитан привел его в сопровождении прапорщика и четырех гренадеров пятого полка и сдал профосу под расписку. Все происходило совершенно спокойно. Арестованный, казалось, находился в каком-то сне.
Каземат помещался в те времена в разрушенном бастионе близ Золотых ворот, над Подолом, недалеко от Печерской лавры. Колокол над бастионом гудел почти весь день, начиная с раннего утра. Камеры для заключенных офицеров расположились в полуподвале. Зарешеченные окна выходили на задний двор.
В камерах топили, но воздух все равно был тяжелый.
Офицера доставили под вечер. На улице шел снег. Первый снег в Киеве в том году.
Камера, куда ввели Исаковича, была удобной, с постелью и горящей на столе свечой. На лежанке глиняной печи, в которой горели дрова, спал черный кот. Кто знает, когда он здесь поселился, никто его не прогонял. Он выходил и входил через решетчатую железную дверь.
Исакович провел эту ночь без сна.
У него отобрали саблю, но профос относился к нему весьма учтиво, как положено относиться к офицеру.
Исакович ничего не просил. Даже воды.
Он расстегнул лишь ворот своего гусарского мундира и лег на постель как был, в сапогах.
И лежал неподвижно.
Кот подлез было к нему, мурлыкая, но тут же понял, что он не из тех людей, которые приласкают, и отошел. Когда свеча перед зарей догорела, Павел видел только, как то вспыхивают, то гаснут во мраке, точно ночные светлячки, его светло-зеленые глаза.
Утром — в день тридцати мучеников — заключенного подняли рано. К нему привели парикмахера. Татарин почистил ему сапоги. Потом его повели мыться. Осмотрели, надраили пуговицы. У ворот его принял тот же офицер и окружили те же гренадеры, которые вчера брали его под стражу.
Утро было холодное, туманное. Со двора виден был Днепр и длинный ряд росших вдоль берега тополей и верб. Арестованный даже не взглянул туда.
Никто за все это время не промолвил с ним ни слова, но самым странным было то, что Павел ни о чем никого не спрашивал.