— Глупый, — говорила она, — все, что ты делаешь, ты делаешь глупо. Смилуйся, не оставляй меня сейчас с Божичем, ты принесешь несчастье и мне и дочери. Надо сесть, обязательно сесть.
Евдокия быстро привела в порядок волосы, утерла слезы, села, и Павел невольно опустился на стул, словно она усадила и его невидимой рукой. И вскоре на самом деле появился Божич.
Хмуро и свирепо поглядывая на Исаковича, он грубо спросил, где он так долго пропадал. Жена просто помирает от тоски по ухажеру, которого расхваливает по всей Вене. Пришлось взять под арест и дочь, ибо она втюрилась в капитана во время путешествия, подобно своей матери, которая показывает хороший пример своему ребенку. Он, Божич, из себя выходит, чтобы покорить эту красотку генерала Монтенуово, мучается уже целый год, а капитан, язви его душу, в одну минуту дочку покорил. Льнут к нему красивые женщины, точно в его чуругском цветнике красули к красодневу.
Ну да ладно, это пустое.
Пора ужинать, и пусть капитан простит его за то, что он не встретил его, опоздал, законы гостеприимства он чтит свято!
После чего Божич грубо и хрипло рявкнул жене, чтобы она вышла. Ему, мол, надо поговорить с капитаном с глазу на глаз.
Евдокия поднялась и покорно направилась к двери; в обращенном к нему взгляде Павел прочел немую мольбу. Он решил, что Божич сейчас заговорит о жене.
Павел встал и, окидывая майора взглядом, примеривался, как бы половчее схватить его за горло. А Божич тем временем подошел к столу, где на серебряном блюде лежало несколько трубок, выбрал из них две и принялся набивать табаком. Потом, раскурив, принес одну Исаковичу.
И начал рассказывать, как был арестован, как боялся, что его увезут в Грац, откуда ему живым бы уже не выйти. Рассказал даже, как его били на гауптвахте. Бил профос, он хорошо его запомнил. Недолго ему осталось жить.
Сейчас он немного оправился после тюрьмы, но утратил философское спокойствие, которому его научили книги из библиотеки госпожи Монтенуово. И денег много просадил, играя в фараон. Не везет ему в карты.
Единственное счастье — в семье, в любви.
Капитан тут — желанный гость.
Однако им надо кое-что выяснить.
Подавая трубку Исаковичу, майор заметил, что обычно перед ужином он не курит, но любит поговорить под дым трубок. Как-то вольготнее себя чувствуешь.
Ведь все на свете — лишь дым!
И семья, и дом, и гостеприимство, и дружба.
В тюрьме все превращается в дым!
В возрасте капитана он озорничал, любил избивать людей. Сейчас уж у него рука не та. А когда в жизни мужчины наступает такая пора, это и есть единственное подлинное несчастье — не по мнению философа, а по его, Иоанна Божича из Чуруга, скромному суждению.
Поэтому пусть капитан скажет ему, скажет, как отцу Теклы, испортил ли он единственное, что осталось у него в жизни, дорогое и милое ему существо? Эта языкатая баба из «Ангела», жена безусого Марко Зиминского, болтает, будто его Текла приходила к Исаковичу в трактир.
Что на это скажет капитан?
Павел сидел молча, удивлялся спокойному тону Божича, тому, как оба они мирно сидят и покуривают, а через какое-то мгновение, может, вцепятся друг в друга зубами. И думал, что у сидящего перед ним человека с его хваленой и так восхищающей женщин венской культурой наверняка запрятан за голенище сапога нож.
У Исаковича он был.
Однако следовало отвечать, и он, словно зачарованный, также спокойно ответил:
— Скажу так, как учил нас старый Энгельсгофен отвечать в таких случаях. Я не краснобай. Не враль. Зайди речь о замужней женщине, и отвечать бы не стал. Старик Энгельсгофен говаривал: «Не сходись с замужней женщиной очертя голову, сперва подумай, а коли поймали, не ерепенься, молчи себе. Но ежели затронута честь чьей-то дочери, то либо женись, либо клади голову на плаху!» Мне нечего вам, майор, сказать. Правда, когда Текла была у Зиминских, она заглянула ко мне, но как ребенок — к своему родичу. Стыдно даже говорить об этом. И скрывать мне нечего. Надо быть последним дураком и свиньей, чтобы подумать, что я, Исакович, могу покуситься на честь дочери своего земляка, по сути дела еще совсем ребенка.
А сейчас, когда я ответил на ваш вопрос, мне лучше уйти. Это низкое подозрение кажется мне просто кошмаром. И мне, и вам, отцу этой невинной и чудесной девочки, надо очнуться от этого кошмара. Ниже достоинства нам с вами слушать бабьи сплетни.