Учинив, как говорится, «крик и вопль», выпалив единым духом столько гнусностей и отвратительных ругательств, сколько хватило бы на скандал с участием целого базара, Бош-хатын лишний раз напомнила супругу и повелителю, насколько он ничтожен. Оставалось утешаться, что и пророку Мухаммеду горько приходилось с его первой женой Хадиджей, и все потому, что она была богатой вдовой, а он лишь бедным приказчиком. Увы, как сходственно его, Сеида Алимхана, положение с жизнью всеблагого основоположника ислама!..
— Мы говорили о вере исламской, — наконец удалось ему втиснуться в поток слов Бош-хатын. — Печальная новость… бухарский гонец… принес… твой дядя… Абдурашид…
До жадности любопытная ко всему, что происходит с ее родственниками, Бош-хатын мгновенно забыла о француженке и ее дочери и соизволила обратить взор на своего супруга.
— Что с моим дядей… муфтием? Горе мне!
— Гонения! Притеснения! — подзадоривал Сеид Алимхан. Поистине удача, что он вспомнил об Абдурашиде. И он продолжал — В Бухаре и Самарканде почтенные улемы проливают слезы горя… злокозненность властей… На дверях медресе вот такой замок… Почтенный казий среди песков пустыни Нур-ата… изгнанник… конечно, священное место… молится — пророк Иисус ударил скалу посохом… чудо… священный источник… однако казий в нищете… Есть нечего…
— Эй! — заорала Бош-хатын так, будто стояла на вершине холма, а не сидела на семи подушках в михманхане. — Эй! Что с моим дядей? Вы перестанете заплетать в косу свой длинный язык? Здоров ли дядя? Жив ли? Горе мне!
Ахать и охать она перестала, лишь когда по приказу эмира принесли письмо. В нем весьма прозрачно намекалось на необходимость «подсластить горечь кусочком халвы» во рту столпа ислама Абдурашида-казы, а также и многих других почтенных лиц, лишившихся своих приходов и доходов.
— И что вы думаете? — насторожилась Бош-хатын.
— Наше посещение… любезной супруги… наведались узнать о здоровье… вопрос также услаждения горечи… кусочек халвы… один… другой… хорошо бы…
— И сколько же стоит кусочек халвы, один, другой? — От «охов» и «ахов» ничего не осталось, и глаза Бош-хатын смотрели на супруга пытливо и недоверчиво.
Он назвал цифру, которая напугала его самого. Но именно столько требовали усердные представители-богомолы из Бухары.
Скупая, расчетливая Бош-хатын не рассердилась, не накричала на супруга, — отобрала у него письмо и, послюнявив химический карандаш, принялась обводить кружочками и овалами имена перечисленных в нем казиев, ишанов, муфтиев, пиров дервишеских орденов, настоятелей монастырских «таккиэ» — монастырей, хранителей мазаров, улемов — знатоков и толкователей священного писания и «всяких других полезных делу причинения зла Советской власти». Он довольно смело забрал из пухлых ручек расчувствовавшейся супруги письмо и позволил себе обратить ее благосклонное внимание на место, где говорилось:
«Впали уважаемые ревнители веры исламской из-за распространенного неверия и безбожия в нищету Иова-патриарха и бедность. Простые люди — „черная кость“ развращены, не встают на защиту веры, не хлопочут о возврате законного государя на трон отцов, но жадно повертывают в колхозы вакуфные земли мечетей, медресе, ишанских подворьев и, перепахивая межи сатанинскими „тирактурами“, засевают поля поганым хлопком. Многие служители ислама и помещики-баи, сумевшие до сей поры избежать пучины бедствий и разорения от проклятой земельной реформы, ныне из-за противной исламу коллективизации разорены, ибо у них отобрали скот и коней, сказав: „Можете и пешком ходить“. А тех, которые не склонили выи перед произволом бесштанных бедняков и чайрикеров, выгнали в пустыни и горы. А чтобы сохранить наших людей до дня прибытия его высочества эмира с войсками, соблаговолите помочь деньгами, не то и последние приверженцы ислама и эмира рассеются. Спасите! Да прогневится аллах на скупых и жадных!»
Письмо начиналось робкими просьбами, но заканчивалось резко и неприязненно. Тем не менее ни Сеид Алпмхан, ни Бош-хатын не обиделись. Их сейчас беспокоили цифры, столбики цифр, которые росли и росли. «Кусочек халвы», один, другой, разрастались в гору кусочков. Но Баш-хатын мучила жадность. Эмир ерзал в возбуждении по шелковой подстилке, потирая пухлые ручки, боясь, как бы супруга не принялась урезывать эту гору халвы.
Дела шли на лад. Ему уже мерещились немалые выгоды. Бош-хатын явно собирается раскошелиться. Что ж? Дело богоугодное. Помочь бедным и нищим — самое возвышенное подаяние «худой».