В это самое время командир 658-го полка, подняв бинокль, увидел трех человек в гражданской одежде на поле боя.
— Помначштаба два! Что там за субъекты трофеи собирают? На КП дьявол их несет! Сопроводить к уполномоченному особого отдела. Пускай разберется.
Ребят привели в хату, где ждал уполномоченный.
— Кто вы такие? — спросил он их. Достал чистый лист бумаги и вывел: «11 августа 1941 года».
— Как твоя фамилия? — Он в упор поглядел на Сашу.
— Мартынов. Родом оттуда, откуда и вы… А это Сергей Иванов и Анатолий Панасюк.
— Сашка! Земляк! — подскочил уполномоченный. — Какими судьбами, сорванец ты этакий?
— Воевать хотим, а нам оружия не дают, — воспользовался случаем Сергей. — В полк не принимают.
Саша кивнул, подтверждая слова друга.
— В полк — это трудно, — сказал уполномоченный. — Нет, надо же, Сашку встретил! Я вам, ребята, в Николаев добраться помогу. Там такие, как вы, нужны.
Полевая дорожка переметнулась через складчатый пригорок и вырвалась на простор. Пока ехали, узкая лента ее расширилась до нормальной ширины проезжей дороги. Саша, Толя и Сергей покачивались в кузове. На ухабах их бросало друг на друга, рубашки на них пропылились насквозь, но они чувствовали себя осчастливленными. Все-таки попадут в комсомольский полк!
Глава вторая
Дни стояли еще по-летнему жаркие. Но все прозрачнее становилось небо, все темнее вода в реке. Кое-где подпалинами рыжела пожухлая трава, и листья на деревьях слегка зарумянились. Трепетали, как детские флажки на параде. Стоять бы и любоваться на такую красоту.
А людям некогда. Они с утра копали противотанковый ров, обильный пот заливал их глаза. Ритмично двигались лопаты. Взмах — бросок, взмах — бросок, взмах — бросок… Летела вверх свежая земля, засыпала протоптанную тропинку.
Огибая кучи накопанной земли, торопливо прошел высокий парень. Руки его были заняты: в одной — лопата, в другой — газеты. Густой чуб свесился на лоб, заслонил левый глаз.
— Сережа! — окликнули его снизу. — Сводка Совинформбюро есть?
Люди выбрались наверх, присели вокруг него на корточки. Эту бригаду на оборонительных сооружениях возглавляла мать Сергея. Каждый день она устраивала специальный десятиминутный перерыв, чтобы прослушать сводку. Его ждали с нетерпением — ведь почти у всех кто-то воевал. Отец, брат, а то и сестра. Вести с фронта — это стало главным в жизни оставшихся в тылу. О них думали, говорили, спорили.
Девчушка в цветастой косынке, одноклассница Сергея, испуганно округлила глаза.
— Сережа, правда, говорят, Москву бомбили? — остренький подбородок ее задрожал.
— Не бомбили, пытались, — сказал Сергей, поправляя непослушный чуб. — Ночью был налет, но в город прорвались лишь одиночки. Наши истребители встретили врагов еще на подступах к Москве. И зенитчики не сплоховали…
— Дела, — вздохнул маленький старичок в кепке козырьком назад, как у мальчишки. — Взяли б меня в армию, я б показал! — Он погрозил кому-то сухоньким кулачком, и глаза его озорно блеснули из-под седых бровей.
Рыжий парень из семьи немецких колонистов Чехограда лениво сплюнул.
— Молчал бы, дед… Вон какая сила прет сюда! Разве устоит кто перед ней?
— Да я… Да ты… — заволновался старичок, взглядом ища сочувствия у других. — Паникер, вот кто ты такой!
— В самом деле, Зельц, что панику разводишь? — строго спросил Сергей. — Сейчас отступаем, потом наступать будем. Да еще ни одной войны мы не проиграли! — Он оглядел сверстников. — Мы бы тоже воевать пошли. Только б разрешили!
— А ты покажи пример. — Зельц скривился в ехидной усмешке. — Пойди в военкомат первым. Агитировать-то легче…
— И пойду!
— Ну и дурак. Если уж Москву достали, то все. Капут.
Сергей весь напрягся, шагнул к Зельцу.
— Повтори, что ты сказал!
Люди зашумели, начали уговаривать обоих. Особенно старался старичок в кепке. Но Сергей не слышал ничего. Смотрел в ненавистное лицо с желтыми пятнами веснушек на скулах. Мокрые губы на этом лице зашевелились, выдавили:
— Капут, говорю…
И тогда, не помня себя, Сергей ударил. Прямо по рыжему лицу.
Зельц как-то по-заячьи жалобно заверещал, прыгнул в сторону и схоронился за бугром. Прибежала мать Сергея, подступила к нему.
— Стыдно, сын! В такое время! Как ты мог!
— А что он паникует, — начал было Сергей, но покраснел и замолчал.
Ему действительно было стыдно. Правоту кулаками доказывал… Не нашел слов, использовал силу. А ведь любил повторять слова Маркса, что мир нельзя переделать жестокостью. И вот — не сдержался. Но как тут сдержишься, если Зельц на самое-самое дорогое замахнулся? Со страха небось, он никогда храбростью не отличался…