— Из комсомольской бригады парень. Ишь, и не слышно, как дышит. Захватим с собой, отправим в санчасть.
Его увезли в деревню Гнездилово, неподалеку от Спас-Деменска, где располагалась санитарная часть 23-й гвардейской танковой бригады.
На участке вяло перестреливались. Полковник Петров взял бинокль и вышел на опушку леса. Его сопровождали офицеры.
— Побеседуем на чистом воздухе, — предложил он им. — Перед нами высота двести сорок четыре три десятых, так? Рядом с ней деревня Матвеевщина. Это единый и, как воображают гитлеровцы, непреодолимый барьер на подступах к Ельне. Наша бригада наступает в полосе шестьдесят второй стрелковой дивизии.
Комбриг охарактеризовал задачу в деталях. Главную роль в ее решении предстояло сыграть третьему батальону.
— Учтите, — предупредил Петров, — штурм начнется не ночью, как на той высоте, а утром. На внезапность рассчитывать нечего, потому что противник наверняка извлек урок из предыдущей атаки. Так что сумерки нам ни к чему.
Гитлеровцы были начеку. Им теперь днем и ночью мерещилась наша «Стальная дивизия». Окрестив так сводный комсомольский батальон, они о нем по всей Германии раструбили и уж, конечно, сочиняли сказки на фронте. Артиллеристы не отлучались от орудий и минометов ни на минуту. Будто суслики, торчали на открытых позициях наблюдатели, глазели через маскировочные сетки. Не идут ли красноармейцы в атаку?
Без единого выстрела проникли в тыл врага разведчики во главе с лейтенантом Олейниковым и сержантом Иванчиковым. Они и доложили про бдительных наблюдателей командиру батальона.
Земляки Иванчикова донбасовцы Барлит, Громак, Чумаков, Шурубенко, Тарасевич снова облачились в боевые доспехи — в непробиваемые каски и бронированные нагрудники. Заместитель командира третьего батальона по политической части Хорунженко посмотрел, как ловко они это делают, и спросил:
— Как настроение перед штурмом?
— В норме, Николай Григорьевич, — отозвался Иванчиков и тут же смутился: фамильярно у него получилось.
— Можно и так, дружище, — успокоил его замполит. — Так, по имени, теплее, верно? Растянуть бы сейчас гармонь, да противник может засечь, артогнем накроет.
— На Кавказе бы сыграли, — вставил Чумаков.
— Ну, там другое дело! — оживился Хорунженко. — В горах трудно запеленговать. Помните молодежную делегацию Грузии? Патефонов тогда навезли, книг. И гармони. Растянул я меха одной из них, а в горах такое эхо грянуло, что врагам показалось: за каждым пригорком русская гармонь играет…
Играл он тогда «Давай закурим» и «Землянку».
Так они и ходят по сей день рядом со смертью. Война проклятая…
— Хоть бы потихоньку сыграть, — мечтательно произнес Тарасевич. — «Синий платочек» бы.
— Артиллерия нам аккомпанировать будет, — рассмеялся замполит. — Бог войны! Чем не музыка?
— На «бога» надейся, сам не плошай, — заметил Иванчиков.
— Верно, Сережа! В бою плошать — другим мешать.
За спиной саперов раздался оглушительный гром орудий.
— Шагом марш!
Лейтенанты Куприянюк, Олейников и Кияшко повели взводы к высоте. Капитан Хорунженко возглавил третью роту, которая двинулась на Матвеевщину. Ведь высота и Матвеевщина — общий узел сопротивления гитлеровцев.
Цепь за цепью поднимались в гору, карабкались по склонам. Лейтенанты торопили солдат.
— Быстро! Быстро!
— Бейлин, поднажми, — подгонял капитан Маслюк.
— Вперед! — призывал весело капитан Хорунженко. Он был жизнерадостный человек, никогда не унывал.
Наша артиллерия стреляла близко. «Р-рр!», «р-рр» — словно ревела. Огонь. Дым. И густющая пыль. Не успела она осесть на землю, грянуло «ура». Гитлеровцы заметались, как караси на горячей сковородке.
— Сержант Беляев! — позвал Хорунженко. — Догоняйте!
Фашисты и в самом деле дали стрекача. Отделение Беляева перехватило их. То тут, то там швыряли беглецы оружие на землю — сдавались. Напрасно орал на них офицер, они больше не подчинялись ему. Тогда он принялся палить в своих.
— Ах, подонок! — возмутился ефрейтор Драган и прикончил его.
Отделение Иванчикова оказалось в самой гуще столпившихся гитлеровцев. Те прятались за кочки, кое-кто строчил из автомата по атакующим.