— А где девочки из других батальонов? — спросила Клавдия Васильевна.
— Да вон они, ваши девочки, — сказал старший лейтенант Клушкин и позвал их: — Сюда! Сюда!
Они подбежали, защебетали. Движения быстрые, голоса, как колокольчики.
— Ой, неужели опоздали?
— На четыре минуты, — строго сказала Алешина, но тут же улыбнулась.
Как на них, звонкоголосых, сердиться? Небось и нарядно одеться хочется, и потанцевать — юные же совсем. А приходится бинты засохшие от ран отрывать, стоны слушать. Такая она — война. Целое поколение перешагнуло через свою юность.
Клавдия Васильевна провела инструктаж младшего медицинского персонала первого, третьего и четвертого батальонов, которым предстояло участвовать в штурме высоты. Объяснила, кто и где будет находиться, куда эвакуировать раненых.
Бой должен был начаться на рассвете 21 октября. Первой ударит артиллерия 31-й армии, без нее теперь саперы шагу не делали.
Конечно, Шуре Зайцевой сложно было разобраться во всех тонкостях военного искусства. Но она каким-то чутьем предугадывала возможные неожиданные повороты в ходе сражения за высоту и деревню Старая Тухиня. Так, по крайней мере, ей казалось. И, понятно, хотелось проверить, как оно будет на самом деле.
Все давно затихли, успокоились. Шура тоже лежала, не ворочаясь. Однако глаза ее были открыты. Вспоминалась почему-то всякая чепуха, упрямо сбивала мысли об атаке. Когда она ходила еще в детсад, подарили ей на день рождения котенка, Черныша. Лакать из блюдечка он не умел, признавал только соску. Сосал, причмокивая, с удовольствием — ну прямо как ребенок. Уж и вырос потом, а все соску просил. Господи, ну при чем здесь Черныш? О чем она думает…
— Маша, ты спишь? — тихонько окликнула Зайцева фельдшера Самборскую.
— Не спится, — отозвалась та. — Думы разные.
— Вот и у меня.
— А у тебя о чем?
— Да так… О котенке.
— О котенке? — удивилась Самборская. Слышно было, как она приподнялась. — Ну, знаешь, в твоем возрасте я больше про любовь думала.
— Какая сейчас может быть любовь!
— Ну, не скажи. Про Оксану и Павла Черкасова слыхала? То-то же. Человеку нельзя без любви. Чтобы что-то или кого-то защищать, надо любить. Любить Родину, за которую мы сражаемся…
— Пожалуй, ты права.
— Так ведь на опыте проверено, милая. Без любви мы бы не побеждали.
Они помолчали. Через некоторое время Шура шепотом позвала приятельницу.
— Послушай, у тебя была настоящая любовь? Ну чтобы один раз и навсегда?
— Она у меня и сейчас есть.
— А у меня нет…
— Разве тебе никто не нравится у нас в полку? Такие ребята! Почему ты не позволяешь ухаживать за тобой?
— Еще не хватало!
— Ты очень сурова, Шура.
— Я стараюсь быть мужественной.
— Женщина должна быть женственной, а не мужественной. Даже на войне. Вот смотрят на нас наши ребята и защитить им всех женщин хочется. Понимаешь?
— И мы их защищаем. Раненых с поля боя выносим!
— Все так, милая. Но не надо подчеркивать свою силу, преувеличивать ее. Женщине среди мужчин легко огрубеть. Курить начнет, ругаться… А потом обижается, что не считаются с ней. Да как же с такой можно считаться?
— Расскажи о твоей любви, а?
— Не умею. Хочешь расскажу о любви поэта? Его стихотворение прочитаю.
— А ты наизусть помнишь?
— Конечно.
Самборская зашевелилась, видно, устраивалась поудобнее. Потом послышался ее голос, изменившийся до неузнаваемости:
— Красиво как, — вздохнула в темноте Зайцева. — Грустное стихотворение. И почему только она его не простила…
— Кто?
— Ну та, к которой поэт обращается. Надо уметь прощать, правда?
— Ты сама-то умеешь?
— Не знаю…
Они бы так всю ночь проговорили, если бы не сонное бормотание третьей обитательницы комнатки.