Однако она все-таки решила ответить, и когда я это понял, то почувствовал признательность – сам не знаю почему.
– Я живу в зоопарке, – сказала она, – потому что нигде не работаю и мне негде жить.
Наверное, я целую минуту смотрел на нее в упор. Потом спросил:
– Почему ты не выключилась?
– Я попробовала. По меньшей мере два желтых прожила в резервации для выключенных. Пока меня не начало тошнить от травы и таблеток.
Конечно, я слышал про траву в резервациях для выключенных: ее выращивает автоматическое оборудование на огромных полях, и считается, что она невероятно сильная. Чего я не слышал, так это чтобы кого-нибудь от нее тошнило.
– Но когда ты включилась обратно… тебе ведь должны были дать работу?
– Я не включалась.
– Ты не…
– Ага.
Она сунула в рот остатки сэндвича и принялась жевать, глядя не на меня, а на клетку с игуанами. Мгновение я ощущал не растерянность, а злость. Безмозглые скачущие игуаны!
И тут же подумал: «Надо о ней сообщить». Но я знал, что не сообщу. О групповом самосожжении я тоже должен был сообщить. Как всякий ответственный гражданин. Но не сообщил. И другие, думаю, тоже. Я вообще не слышал, чтобы кто-нибудь о ком-нибудь сообщал.
Закончив жевать, она снова повернулась ко мне:
– Я просто выбралась из спального корпуса ночью и пришла сюда. Никто не заметил.
– А как же ты живешь? – спросил я.
– Очень просто. – Ее взгляд утратил часть своей пронзительности. – Например, перед зданием есть автомат для продажи сэндвичей. В который вставляешь кредитную карточку. Каждое утро серворобот наполняет его свежими сэндвичами. Придя сюда полжелтого назад, я обнаружила, что робот всегда приносит на пять сэндвичей больше, чем влезает в автомат. Он недоумок, поэтому просто стоит, держа пять лишних сэндвичей. Я их у него забираю. Ими и питаюсь в течение дня. А пью из фонтана.
– И не работаешь?
Она посмотрела на меня:
– Ты знаешь, как сейчас с работой. Им приходится деактивировать роботов, чтобы придумать, за что платить нам.
Я знал, что она права. Наверное, все это знали, только никто не говорил вслух.
– Ты могла бы заняться цветоводством…
– Я не люблю сажать цветы, – ответила она.
Я отошел и сел на скамейку рядом с питоньей клеткой. Старики ушли, мы с девушкой остались вдвоем. Я на нее не смотрел.
– Чем ты занимаешься? – спросил я. – Что делаешь, когда тебе скучно? Здесь нет телевизора. В увеселительные заведения без кредитки не попадешь. А если у тебя нет работы, то нет и кредитки.
Девушка не отвечала целую минуту, и я уже думал, что она не услышала вопроса. Но тут раздались шаги, и она села рядом со мной.
– В последнее время, – сказала она, – я фиксирую свою жизнь.
«Фиксирую свою жизнь». Это было так странно, что я ничего не ответил. Только смотрел, как ненастоящий питон извивается в ненастоящих ветвях.
– Попробуй как-нибудь, – сказала она. – Сперва вспоминаешь, что произошло, а потом повторяешь это снова и снова. Называется «фиксировать». Если делать это достаточно долго, я буду помнить все, как историю или песню.
«Господи! – подумал я. – Она точно сумасшедшая».
Однако девушка сидела рядом со мной, а значит детекторы ее не тронули. Тогда я подумал: «Это оттого, что она не принимает таблетки». Что творится у нее в голове?
Я встал со скамьи, попрощался и ушел.
День двадцать четвертый
«Фиксирую свою жизнь». Фраза не идет у меня из головы. Всю дорогу из Бронкса на Манхэттен и в библиотеку я смотрел на лица приятных, застенчивых, незаметных людей, которые сидели в автобусе, тщательно выдерживая расстояние от соседей, или шли по улице, старательно избегая смотреть друг другу в глаза. А я продолжал думать: «Фиксирую свою жизнь». Никак не мог отделаться от этих слов, хотя почти их не понимал.
А когда автобус подъехал к библиотеке и я послал ему мысленный сигнал остановиться перед главным эскалатором, я вдруг увидел множество людей на улице, и фраза, над которой я так настойчиво думал, сменилась другой: «Где вся молодежь?»
Потому что я не видел никого младше себя. Я был старше многих отцов в фильмах. Старше Дугласа Фэрбенкса в «Капитане Бладе». Намного старше.
Почему нет никого младше меня? В фильмах очень много молодых. Больше, чем старых.
Что происходит?
День двадцать пятый
Когда я рос в интернате вместе с другими мальчиками и девочками из моего класса, там не было группы младше нашей. Не знаю, сколько всего нас было в большом старом поселке из пермопластовых корпусов под Толедо: нас никогда не считали, а сами мы считать не умели.
Помню, там был тихий старый корпус под названием Детская капелла: там мы каждый день по часу обучались приватности и погруженности в себя. Цель состояла в том, чтобы не замечать целый класс ровесников, глядя на огромный телеэкран, по которому двигались огоньки и цветные фигуры. В начале каждого занятия робот-недоумок – Вторая модель – раздавал легкие сопоры. Помню, я так натренировался, что мог войти после завтрака, просидеть час после того, как сладкий конфетный сопор растает во рту, и отправиться на следующий урок, даже не заметив, что рядом был кто-то еще: хотя на самом деле со мной в помещении было не меньше сотни детей.