Дело хотя не по порядку, однако дошло до того, чтоб собираться Владимире в путь, к чему не сочинитель ее принуждает, а вознамерилась она сама ехать в Винету к своему любовнику. В сем случае не должен я умолчать об управителе сей молодой госпожи, который не только в сей книге, но и в «Древней истории» мог бы иметь изрядное место и если не прежде, то по крайней мере первым по Езопе мудрецом почесться должен, и стоял уже он на линии сего принадлежащего ему чина. Он назывался Куромша, имел от роду невступно восемьдесят четыре года, однако ходил без костыля; может быть, боги для сбережения денег прибавляли ему бодрости. Поскупился он занять росту у природы и походил больше на карлу, нежели на целого человека, и казался для того весьма сокращенным животным. В сем случае намерения природы узнать было невозможно; хотела ли она сделать его посмешищем целого света и пустила по земному шару для смеху людского, или чтоб, глядя на него, каялись те люди, которые отнимают сами у себя здоровье и данный от природы совершенный образ. Грудь его брала преимущество перед бородою и хотела иметь больше вольности и для того выдалась весьма не скудно вперед, так что представлялся он малорослым сочинителем, несущим за пазухою в переплете большую книгу, чтоб на улице люди, почитая его разумным, не толкали с дороги. Что ж природа отняла из его росту, то положила она в нос; оный был гораздо побольше обыкновенного и казался штукатурной работы или высеченным из красного мрамора, но от строгости суровой погоды или от неумеренного солнечного сияния во многих местах расчелялся; посередине его был горб, который поискривился несколько на правую сторону и чуть не покрывал собою глаза; на конце оного висела малинового цвета не гораздо малая шишка, которая безобразила его тем больше, что казалася квадратною. Верхняя его губа от рождения своего не видала свету и находилась всегда в тени носовой, а исподняя так была мала, что казался он издали совсем без губ; глаза, как видно, опасались всегда дождя, то запрятались под лоб весьма далеко; густые брови, покрытые всегдашним инеем, закрывали оные собою, и без помочей глядеть ему никоим образом было невозможно. Голова обширностию своею не много уступала плечам, а если прибавить к ней уши, то она сравняется с оными; прикрывалася она разного цвета волосами, которые во многих местах пообсеклись, так что сквозь оных сияла голова наподобие чистого медного сосуда. Мог бы он окутать ее париком, но в то время сия головная покрышка скрывалась еще от нашего понятия. Сей разноцветный гражданин таскал с собою ноги, которые столь хорошо покривились, что самый искусный живописец не может точно положить их на картину; и можно ли так короткое существо покривить на две разные стороны, то есть друг от друга и вперед? И сии-то попорченные пиедесталы носили на себе всего господина Куромшу и вдобавок еще чин управителя дому Владимирина. Сии наружные его свойства, сколько они ни прелестны, но уступали всю красоту его разуму, который был весьма из редких в те древние времена. Он уверял беспрестанно простых людей, что есть на свете дьявол и что всякую ночь давил его домовой, предвещая ему всегдашнее благополучие. Сей домовой, как он сказывал, был среднего росту и не для того произведен на свет, чтоб устрашать людей, но единственно для той причины, чтоб предвещать им счастие; и говорил, что не стыдно бы всякого рода людям иметь с ним сообщение, не только подлым, ибо домовой тот и сам был не последнего происхождения.
Куромша отправлял свою должность так, как и другие управители, которые сверх жалованья от господина имеют другие доходы, кои нередко сравниваются с расходами господскими, отчего иногда бывают они богатее своих помещиков; тогда-то наполняются гордостию и принимают весьма спесиво тех людей, которые их получше. Сей гордости избежал господин Куромша, ибо был он от природы ласков и имел не причудливые рассуждения. Прошу господ читателей, чтобы они не смеялися, ежели я назову Куромшу любовником; хотя правду сказать, что любовь сделана не для таких красавцев, но в страсть сию позволено вступаться всякому, ибо оная достается не по наследству. Он подарил сердце свое одной горнишной девушке, которая называлась Вестинетою и которая способнее могла именоваться его внукою, нежели любовницею, для того что от роду имела она пятнадцать только лет. Но несмотря на сие неравенство лет, утопал он в любовной страсти; догадываются некоторые, что он не слыхал сего нравоучения: женской любви не должно верить никогда, ибо за безделицу оная меняется, также и красоте, что от малого несчастия и от болезни оная повреждается.