Выбрать главу

Куромша, услышав от Владимиры, что надобно приготовляться в путь, весьма много оробел от сего приказа; дорога казалася ему свирепым медведем или голодным волком, ибо он не бывал более нигде, как только доходил до рынку в Новегороде, и притом привык жить весьма покойно; главное его беспокойство было, как садиться в креслы и судить мужиков. Чего ради предлагал он госпоже своей, чтобы изволила она ехать на собаках или на волах, для того что это-де будет спокойнее. Но Владимира хотела лучше от беспокойства умереть, нежели долго ехать; ей хотелося весьма скоро увидеться со своим любовником, а страсть любовная больше стоит, нежели жизнь человеческая. Но только это было в старину, а ныне уже совсем другим образом, влюблен кто или нет. В старину любовь господствовала над нашим понятием, а ныне мы уже над оною верх получили. Многие говорят, что причиною тому белилы и румяны, которыми ныне натираются красавицы, и будто сквозь оных прелести их не так сильно пожирают сердца наши; да и подлинно, ежели рассмотреть хорошенько, то иная столь много кладет их на лицо, что ежели оные собрать и отдать живописцу, то может он намалевать из них Евдона и Берфу[127] со всеми украшениями. Таким образом, предложение управителево было не принято и положено, чтоб ехать на лошадях и весьма скоро. В таком случае любовники охотно тратят деньги и дают хотя тройную цену за провоз. Все было в скором времени изготовлено к отъезду, и оставалось только сесть Владимире и ехать; но сказывальщик намерен ее удержать несколько для некоторых обстоятельств, которые не весьма будут приятны ее управителю. Ничто так не обманчиво, как надежда. Куромша также изготовился к отъезду и хотел уже со всеми прощаться, но Владимира приказала остаться ему дома. Сие бы казалось беспорядочно: что сказывать уже тогда, когда надобно садиться в коляску? Но в таких домах, в которых влюблен господин или госпожа, сказывают, никогда порядку не бывает; следовательно, это не новое, а что в обычае состарилось, тому дивиться не должно. Этот приказ так его поразил, что он согласился бы лучше переменить свою систему и признаться, что нет в свете дьявола, нежели чтоб расстаться с Вестинетою, которая в сем случае поберегла своего здоровья и не хотела тужить нимало о любовнике; почему догадываться надобно, что она его не любила.

Я чаю, никто бы не согласился любить тое, которая не соответствует, и должно признаться, что сия участь падает только на стариков и на безобразных; но некоторые утверждают, что случается она и с красавцами, только с теми, у которых часто случаются пустые карманы. Куромша, стоя подле коляски своей любовницы, прослезился и, сделавшись на старости шалуном, начал плакать неутешно; а как поехали они со двора, то заревел он самым диким голосом, и сия плачевная ария ни на что, как сказывают, хорошее не походила. Однако мы простить ему должны, ибо любовь и не такое дурачество сделать в состоянии. Оставшиеся тут люди не знали, что делать со своим Езопом, и для того все разбежались и оставили его горести и слезам на жертву, в которые он охотно вдавался, и возвратился вскоре потом в свое жилище. Пришедши туда, ни о чем больше не помышлял, как о своей любовнице и о стихотворстве, в котором упражнялся и день и ночь, и переделывал похождение Бовы Королевича[128] в героическую поэму ровно тридцать лет. Он предприял оплакивать красавицу свою стихами и для того выбрал самый печальный род стихотворства, то есть элегию, и когда сочинил оную, то была она следующего содержания.

Увы! тоскую я, увы! тоскую ныне. Увы! жестокой я подвержен стал судьбине. Увы! но что еще в напасти говорить? Увы! судьба меня стремится уморить. Прекрасные, увы, колико вы мне милы, Когда последней я, увы, лишаюсь силы. Но, ах! не можно мне дыханья испустить, Доколе буду, ах, прекрасну, ах, любить, И ах! как ветвь сию она внимать, ах, станет, Ах, с грусти, ах, она, как роза, ах, увянет. Томлюся я теперь, томлюся и стеню; Томлюся, говорю, а сам себя маню, Надеждою еще обманчивой ласкаюсь, И сладким ядом я еще, еще питаюсь; Еще, я думаю, еще приятный час, Еще соединит, еще стократно нас; Но нет уже, как зрю, надежды уж нимало, И все уже от нас веселье уж пропало. Что ж делать мне теперь? терзаться и стенать, Грустить, печалиться, и млеть, и тлеть, вздыхать, Леденеть, каменеть, скорбеть и унывати, И рваться, мучиться, жалеть и тосковати, Рыдать и слезы лить, плачевный глас пускать, И воздух жалостью моею наполнять, Дремучие леса, кустарники и рощи, Светящую луну во время темной нощи, А солнце красное сияющее — в день, Чтобы хранили все возлюбленную тень. Земля, питай ее ты лучшими плодами, Ты жажду утоляй ей чистыми струями; Зефиры, вы, узрев любезной вы красы, Тихонько дуйте вы, в прелестны вы власы, Когда потребно ей, вы члены холодите, Но буйностию вы кудрей вы не вредите. Прости, прекрасная, живи ты в той стране, Прости и воздыхай о плачущем о мне, Жалей меня, жалей, жалей, как я жалею, И в сердце я тебя одну, мой свет, имею. Прости, прости, прости! еще скажу — прости, И вместе ты ко мне с любовию расти.
вернуться

127

Евдон и Берфа — герои переводной рукописной повести «История о храбром, кавалере Евдоне и о прекрасной принцессе Берфе»; известны лубочные картинки XVIII века с их изображением.

вернуться

128

Бова Королевич — герой волшебно-богатырской повести, вошедшей в лубочную литературу.