— Блин, мне надоела эта маленькая кровать, к твоему приезду я закажу сюда нормальную кровать, а когда мы будем жить вместе, я куплю самую огромную кровать, которую найду. Я хочу любить тебя медленно, всю ночь, утро, день, чтобы не нужно было возвращать тебя бабушке… хочу засыпать и просыпаться с тобой, рыбка.
— Я не стану тут спать. Я видела диван в той комнате… мне хватит места.
Сидя на уголке этого дивана, проводя глазами по почти безликой комнате, только несколько фотографий, да пара рисунков на стене, Али продумывала план отъезда, пока не стало слишком поздно. Если ей не ответят из Скандинавской компании, она просто вернётся туда, где жила — она уже привыкла к жаре и почти хроническому лёгкому насморку от кондиционеров. Это лучше, чем чужие воспоминания, которые укутывали дымкой и придавливали к чужому дивану.
— Долго будешь на стену смотреть?
— Что?
— Попку подними, говорю, этот диван разбирается, — держа в руках уже заправленные подушки и одеяло, — топай в душ, я тут разберусь, — хлопая по попе. Нелепый жест, вызывающий улыбку.
— У тебя фена нет?
— Нет.
— Ладно.
— Ладно, ладно, поторопись… полотенца там найдёшь.
Гель ударил запахом Вадьки, в купе с горячей водой вызвал желание прикусить губу. Вздыхая, обернув вокруг головы и тела полотенца, Али шла в постель, жалея, что не взяла пижаму, но кто мог предположить…
— Пришла?
— Что ты тут делаешь?
— Лежу на своём диване, — кажется, пересмешки сейчас лопнут от смеха.
— У тебя есть кровать!
— У меня есть кровать, есть диван… и я могу выбирать, где мне спать и с кем. Ну что, какой фильм будешь смотреть? Там посмотри, выбери.
— Мне всё равно.
— Рыбка, мне ведь тоже всё равно, фильм всего лишь предлог, ты же понимаешь это? — возвышаясь, снимая с головы полотенце, промокнув ещё раз волосы, — ты ведь понимаешь, что я вовсе не о фильме думаю, — руки разгибали пальцы, которые судорожно хватали полотенце, обёрнутое вокруг тела, — когда ты рядом, — пальцы, наконец, сдались, отпуская края зелёной махровой ткани, — Лина, поразительно, что ты до сих пор пахнешь ирисками «кис-кис», их нет в продаже, я искал… а ты пахнешь, — проведя носом по шее, руками по груди, невесомо, прижимая к себе за поясницу, — Лина, будь со мной, сейчас.
Али всю ночь кружил ураган из пересмешек, влажных губ, потери дыхания, испарины, похотливых вздохов и откровенных проявлений любви, потому что стоило Али закрыть глаза под поцелуи Вадима, как всё становится просто. Алёшка всегда знала, знает до сих пор, что Вадькина любовь не закончится никогда. Она сбилась со счета, отдавая себя, её стоны, удивлявшие саму себя, желание, вдруг ставшее невыносимым, желание, которое мог погасить только мужчина, который держал, ласкал, одаривал, шептал: «Я люблю тебя», «Люблю», «Хочу»… И Алёшка отвечала тем же «хочу», потому что она хотела и не стыдилась, Али не произносила слово «люблю» даже в беспамятстве, отдаваясь и беря, она не могла произнести этих слов.
Просыпаясь утром от лучей, пробивающих свой путь сквозь плотные шторы, Али ощутила жар в ногах и бёдрах, открыв глаза, она увидела, в какой причудливой позе она уснула или перебралась во сне. Вадька лежал вдоль дивана, Али же лежала поперёк, перекинув бедра через низ живота Вадима, и сейчас слегка разведённые ноги лёгкими прикосновениями, кругами, гладили горячие пальцы под одеялом, прокладывая себе дорогу к плоти, которая сейчас пульсировала и на прикосновение отзывалась лёгким жжением.
— Ай, — резко вынырнув из полудрёмы.
— Что? — шёпотом.
— Мне надо в ванну…
— Сейчас? — руки продолжали путешествие.
— Да… перестать, мне больно!
— Хорошо, хорошо… иди.
Выходя из ванной комнаты, Али увидела на кухне спокойного Вадима, который кидал вареники в кастрюлю, тихо подпевая мелодии, которая лилась из колонок. Застывая на минуту, она позволила мыслям покинуть её, позволила себе просто стоять в дверном проёме и любоваться Вадимом, который, кажется, стал ей ближе сегодня ночью, когда врезался в её тело, а с его губ слетали ругательства.
— Всегда поражало, как ты можешь есть с вишней.
— Угу. Я тебе с картошкой варю, — подмигивая.
Маленькая Лёшка ковыряла вареники с вишней, сидя за большим столом, под грозное Тёть-Галино: «Пока не съедите — из-за стола не встанете!». Ветка, вздыхая, макала вареник в сметану и глотала, видимо принимая правила, Лёшку же приводил в уныние вид странной начинки, которую совсем не хотелось подносить ко рту.
— И что, долго тут ещё размусоливать будете, пигалицы?
— Фифас, — с набитым ртом ответила Ветка шестнадцатилетнему брату, который в раздражении смотрел на младшую сестру, но пересмешки всё же кружились в его глазах, когда сметана размазалась по лицу девчушки.