Она шла по улице, перекинув через плечо большую пляжную сумку, неся фотоаппарат отдельно, иначе сумка выглядит слишком тяжёлой, перегруженной, не симметричной. Шляпа с огромными полями не спасала от духоты, как и солнечные очки с большими поляризованными стёклами не спасали глаза от слепящего солнца. Немного прикрывала от прямых солнечных лучей абайя из натурального шёлка, но не спасала от удушающей духоты, которую, впрочем, удавалось контролировать, ровно до того момента, пока рядом не остановился большой автомобиль с пересмешкой в глазах.
— Лина, давай подвезу.
— Добрый день, спасибо, не надо.
— Лина, ты обгорела… не чувствуешь?
Алешка сидела у бассейна, погрузившись в затерянный мир, не замечая никого и ничего вокруг. Вету уже давно позвала бабушка, так что Лёшка одна коротала время, впрочем, не ощущая одиночества, когда почувствовала, как ткань скользит по её плечам, укрывая ноги и кутая шею.
— Ты обгорела, Лина, ты не чувствуешь?
— Эм… нет, спасибо.
— К вечеру почувствуешь. — Пересмешка. Усмешка. Всплеск. — Давай, я кремом тебя намажу, золотая рыбка.
— Рыбка? Золотая?
— Угу. Смотри. Ты же рыженькая, значит золотая, и кожа белая, светится на солнце, как чешуя… переливается… удивительно.
— Странно…
— Да уж, странно сидеть с такой-то кожей в самый солнцепёк. Переворачивайся, я тебе спину намажу, иначе к ночи взвоешь.
Алёшка дала намазать себе спину, ноги до колен, пока Вадька не остановился со словами:
— Дальше сама, только хорошо мажь, не жалей, рыбка.
— Спасибо, я дойду, но я признательна за заботу.
— Послушай, Лина, — стоя рядом, слишком близко. — Я не прошу твою невинность, чёрт, прости меня… Ты обгорела, идти далеко, просто подвезу… ну же… — Слишком близко усмешка в глазах.
В большом автомобиле отлично работал климат-контроль, на заднем сиденье валялось махровое полотенце с капюшоном с ушками, и стояло молчание. Молчание сложно контролировать. Слишком близкое молчание сложно контролировать вдвойне.
— Вадим, ты не в тут сторону едешь.
— Это имеет значение?
Имело ли это значение для Али? Если контролировать не ту дорогу, она рано или поздно станет той. Правильной. Рациональной. Симметричной. Выверенной. И размеренной.
— Нет, не имеет… на самом деле неважно, какая дорога…
Али мало, что помнила из местности. Эта местность — сплошь поля с виднеющеюся лесополосой, вдоль которой тянется пыльная дорога и молчание. Хорошо контролируемое молчание. Молчание, которое тянуло мизинец руки в рот — неконтролируемо, молчание, которое щипало глаза, и это не от жары и не от аллергической реакции на воздух кондиционера. Молчание, которое прорывалось:
— Ты женился! Женился! Ты женился, через полтора года после моего поступления… ты женился!
— Женился, Лина.
— Я Али, АААли!..
— Лина, я женился. Что ты хотела? Как ты себе это представляла… Мне надо было ждать тебя, Лина? Чего? Ты вообще думала о том, как оно будет… потом?
— Да… наверное… надо было ждать. Или поговорить со мной. Или… я не знаю!
— Ты сейчас не знаешь… а я должен был знать тогда…
— Ты старше, значит, должен был? — звучит, как вопрос.
— Сейчас ты старше меня тогдашнего, ты знаешь?
— Я не думала.
— Я подумал, рыбка, только, выходит, плохо подумал.
— Твоя жена, какая она? — нет смыла контролировать несимметричные эмоции.
— Нормальная.
— Нормальная? И всё?
— Мне достаточно, Лина.
— Али.
— Лина, для меня Лина. Всегда.
— Что мы тут делаем? Отвези меня домой, а сам езжай к своей нормальной жене.
— Важно, что мы тут делаем, Лина?
— Нет.
— Важно куда я поеду, когда отвезу тебя?
— Нет…
Алёшка не задумывалась о том, бывают ли красивые мужчины, вне сомнения, она знала стандарты красоты и даже была знакома с таким понятием, как секс-символ, но никогда не придавала этому значения. Был ли Андрей Болконский красив? Он был занудой — это было важней.
Зайдя во двор Веты, обходя дом, Алёшка издалека увидела, как Вадька подтягивается на самодельном турнике, рядом с дорожкой. Он подтягивался, делал солнышко, он делал много упражнений, отчего мышцы проступали на спине, животе и руках, что показалось Алёшке завораживающим и даже красивым— то, с какой лёгкостью он перекидывал своё тело через штангу турника, вдруг спроецировали странные картинки с Вадькой и ею — Алёшкой. Картинки были постыдные, Лёшка вовсе не была глупой, но видеть нечто подобное в старшем брате своей подруги, в Пересмешнике — было почти аморальным и, уж точно, стыдным. Покрывшись краской, она проскочила мимо усмешки в глазах, надеясь, что Вадька не заметит её пылающих щёк. Вадька заметил.