Он помолчал.
— И еще, я обязан сказать тебе. Ты больше ничего не должен. Все твои обязательства по улучшению мира, аннулированы. Таковы правила, мы не можем требовать от тебя больше одной попытки. Поэтому, просто наслаждайся жизнью, у тебя ведь теперь есть вторая попытка. Постарайся не профукать ее так же бездарно, как первую. Удачи тебе, Егор! И прощай.
— И мы никогда больше не увидимся? — мне отчего-то стало грустно и жалко его, падшего ангела.
— Кто его знает, — он улыбнулся и подмигнул мне, — пути Господни неисповедимы.
— А Ольга? Как же Ольга?
Александр Валерьевич пожал плечами:
— Серафимы даже в своих инкарнациях передо мной не отчитываются.
Он встал и пошел по аллее в сторону метро. Я же сидел и смотрел ему вслед, совершенно не представляя, что мне делать и как дальше быть. Было обидно до слез. Так всё хорошо пошло, так красиво! Врезали всем по зубам, так что никто и пикнуть не смог! И получается, что всё зря. Оказывается, ничего как бы и не было.
Но чем дольше я сидел и смотрел на прохожих, тем больше в меня проникало понимание того, что всё правильно. Что так было нельзя. Нельзя действовать нахрапом. Надо быть умнее и хитрее. Надо действовать осторожнее.
И вот уже третий день я пытаюсь думать. Пытаюсь понять себя и то, чего я хочу. Сегодня я это делаю дома, лежа на диване и глядя в потолок. Сердце требует реванша, но разум охлаждает сердце. Что же делать? Может, пошло оно всё, а? Получить диплом, выехать на Запад и там, в какой-нибудь уютной Германии или Швеции пережить ужасы 90-х. Успокоиться, наконец, понимая, что один человек ничего не может изменить. Не дураки же придумали пословицу "Один в поле не воин"?
Всё это правильно и, наверное, так бы и стоило поступить. Вот только есть у меня такая штука, называется — совесть. И откуда бы ей взяться? Из чего бы вырасти? Но вот ведь, нудит и нудит и нудит что-то во мне о том, что так нельзя. О том, что у меня есть возможности, которые я могу использовать для спасения хотя бы кого-то. Я задаю сам себе резонный вопрос: почему не использовать их просто для себя? В конце концов, мне выпал уникальный шанс: живи, как хочешь, ни в чем не зная нужды, все развлечения и возможности мира — твои, только пожелай! Особняки, яхты и прочая хрень. Ты можешь стать богат, или знаменит, или то и другое вместе. Или сделать уникальную карьеру, почти все пути открыты! Ага, как же, карьеру фокусника ты можешь сделать. А что? Тоже неплохо. Копперфильд иззавидуется! Что не так? Почему не хочешь?
И сам себе я так же спокойно отвечаю: потому что мне все это не интересно. Точно не интересно? — на всякий случай переспрашиваю того, кто сидит внутри. Да точно, точно! — отвечает он. И я знаю, что он прав, ведь он — это я. Возможно, сейчас кому-то покажется, что я выпендриваюсь, но какое мне дело до того, кто там что думает? Я знаю, что я никогда не гонялся за деньгами и никогда ими не дорожил. Нет, конечно, никогда и не отказывался, но, как говорится — как пришло, так и ушло. Хотя, надо признаться, что жизнь меня деньгами никогда и не баловала. Но меня это и не напрягало, как многих других моих знакомых. И вот, сейчас появилась возможность, а мне безразлично. А правильнее — не интересно. Да, вот так — просто не интересно. Скучно.
Но тот я, что внутри меня, он тот еще спорщик! Теперь он занимает другую позицию: причем здесь деньги? Дело не в деньгах, а в тех возможностях, которые они открывают! И здесь я с ним частично согласен, возможности открываются большие. Но не беспредельные. Многое в мире, просто нельзя купить ни за какие деньги. Как ни банально и затаскано это звучит, но любовь за деньги не купишь. Тело — да, сколько угодно. Благодарность, преданность, даже привязанность — вполне возможно. Но вот то чувство любви, особенно это касается первой любви, которое взрывает мозг — не-а, ни за какие деньги.
Или, когда кто-то в бою защищает своей грудью боевого товарища, отдает молодую жизнь — во сколько оцените? Он ведь не телохранитель, не наемник, который рискует за деньги. Обычный мальчишка — призывник. Ему своей грудью защищать товарища никакой выгоды нет.
И здесь мои мысли сделали закономерный зигзаг, что для них вообще-то дело обычное, и перенеслись в Афган, где я оттрубил почти полтора года. Может быть, я что-то могу сделать для ребят, которые там сейчас гибнут? Но что? Телепортироваться в лагерь духов и перебить их всех голыми руками? Тоже мне, супермен… А ведь что-то крутится в голове, что-то связанное с апрелем 1985 года.
И тут меня торкнуло — точно, сейчас ведь апрель 1985 года! А это значит, что, возможно, прямо сейчас погибают наши пленные ребята, восставшие в крепости Бадабер.