— Как же вы там один жить-то будете, Виктор Иванович? — тоскливо промолвила она. — В такой глуши-то?
— Почему в глуши, большое село, там же Яков с Надеждой сейчас живут, а в Красноярске Людмила встретит, все будет хорошо. Мои корни там, без корней любое дерево засохнет, а вам теперь мыкаться по белу свету еще долго. Вот чего я не советовал бы вам делать, так продавать дом в Голодаевке, там ваши корни, мало ли чего может случиться.
— А мы и не думали его продавать, что за него сейчас возьмешь? — все так же грустно заметила Оксана.
— Какой-то разговор у нас получается тоскливый, — заметил Иван. — Проводить-то мы тебя проводим и в самолет посадим, а вот когда встретимся — вот в чем вопрос. Боюсь, что когда я на пенсию уйду.
— Ого, тебе до пенсии...
— Почему же? У меня уже выслуги порядочно, северные, ВДВ, да и так я трублю двенадцатый год.
— Столько лет я не был на могилке у Насти, какой позор! — почти простонал Виктор.
— Ну, ты же не десять лет живешь тут?
— А сколько? Да почти десять!
— Да, время летит! Кажется, мы только вчера приезжали с Мариной Бузаджи и ее отцом сюда в отпуск, а теперь Марина главврач большой больницы в Белгороде-Днестровском, такая солидная, да двое детей, — сказала Оксана.
Так просидели они на веранде до поздней ночи. Потом начали укладывать вещи в рюкзаки, сумки, мешки, спать легли почти под утро.
Иван обнял прижавшуюся к нему Оксану и сказал:
— Неделю назад сон интимный видел, даже рассказать неудобно.
— Это не сон был, а наяву, я должна была тебе раньше рассказать, но стеснялась. У тебя все хорошо, ты только об этом не думай, как перестанешь думать — все станет на свое место. Мне от тебя ничего не надо, я могла бы стимулировать твою половую деятельность с помощью лекарств, но я не хочу этого делать, все образуется само собой, только выбрось из головы, что мне что-то надо. Ничего мне не надо, ты мне нужен и только ты. Хорошо?
— Хорошо. Давай спать, завтра надо многое еще сделать.
— Что будет завтра, то будет завтра, половину твоих забот я возьму на себя, приедем, съезжу — уволюсь, устроюсь у вас в части.
— Зачем в части? Этого только не хватало!
— Ну вот, начинаются семейные раздоры! Я слово Вилю Сабировичу дала, как же теперь? Назад? Не могу. Давай-ка лучше спать.
А в соседнем доме прокричал петух, пискляво, еле слышно, видно молодой; где-то рядом, может, даже на Исаевском доме, ойкнул сыч: раз, потом второй, третий; застонала вначале на низкой ноте, а потом заорала на самой высокой кошка; у соседа Иванова в загоне загоготали гуси, загорланил где-то взрослый петух, и ему ответил второй. Вдруг совсем рядом так заорал осел, что засыпающий Иван пробормотал:
— Что же им не спится, прямо как в деревне.
— А это и есть деревня, спи миленький, спи родненький, — Оксана нежно, еле касаясь губами, целовала его шею, плечи, заросшие нежным пушком соски, грудь, пупок, опускаясь все ниже и ниже.
Иван почувствовал, как защекотало между ног, и как стал наливаться его мужской орган.
— Лежи спокойненько, ничего не делай, я сама — еле слышно шептала Оксана и, почти не касаясь тела мужа, соединила половые органы и, оказавшись на верху, медленно задвигала тазом.
Все получилось очень хорошо. Иван лежал спокойно, будто спал. Оксана, лаская и целуя его, все шептала и шептала: «Миленький, родненький, ты самый-самый, я тебя очень люблю». Потом, услышав, что Иван начал помогать ей, все шептала и шептала: «Вот и хорошо, вот и ладненько». Закончив первой, Оксана постаралась, чтобы Иван это заметил: она громче обычного задышала, но продолжала целовать тело мужа, ласкала его, помогая ему разрядиться. Наконец, все тело Ивана спружинилось, и Оксана почувствовала, как горячим огнем загорелось у нее внутри, а Иван, сжав ее, словно желая растворить в себе, начал страстно целовать ее, приговаривая:
— Родная моя, золотая моя, зоренька ясная, как же я тебя люблю!
Засерел рассвет, снова прокричал петух, а Оксана с Иваном только-только уснули, оба безмерно влюбленные и счастливые.
Утром выгнали «тойоту», погрузили вещи, простились с соседями. Все желали им добра и счастья, татарки плакали.
Выехали из Старого Крыма, остановились на том месте, где погибла Рита Ивановна. Постояли, помолчали, перекрестились, а Виктор, став на колени, поцеловал землю и еле слышно сказал:
— Прости нас, Раечка, не уберегли мы тебя, столько лет искали друг друга, и вот — прощай. Может, скоро встретимся, чтобы не расставаться никогда...
Оксана, молча, плакала, вытирая платком слезы, и только Иван, сдвинув брови, понуро смотрел вниз, на поломанные ветки кустарника. Конечно, ему жаль было Риту Ивановну, но перед его глазами стоял Володя Марченко и улыбался точно так, как тогда, в госпитале. «Бедный Вовка, сколько ж ты прожил? Я клянусь, что отомщу за тебя, все брошу, но отомщу, пусть только все поутихнет, поуляжется».