Так что для молодого человека это проверка его веры, его любви и его мужества: сможешь ли ради Христа встать в один строй с нашими бабульками? Тот, кто не может, уже стар, что бы ни было написано в его паспорте. Он стар, потому что не умеет ломать свои стереотипы.
К КАКИМ «НАРОДАМ» ИДТИ СЕГОДНЯ?
27 марта 2007 года Синод нашей Церкви принял «Концепцию миссионерской деятельности Русской Православной Церкви».
В ней прописаны миссиологические банальности (это хорошо, что эти тезисы теперь воспринимаются как банальности и что из книг о миссионерстве они, наконец, перешли в официальный документ).
Вот одно из этих неоспоримо-верных провозглашений: «использование принципа церковной рецепции культуры просвещаемого народа; освящение тех национальных черт, которые позволяют народам, при сохранении своей культуры, самоуважении и самоидентификации, внести свой уникальный вклад в молитвенное прославление Бога; проповедь Евангелия и совершение миссионерского богослужения на национальных и искусственных (например, разработанных для глухонемых) языках; подготовка клира и миссионеров из местного населения».
Но вот вопрос: «местное население» — это кто?
Только не-русские? А внутри русскоязычного и вроде бы крещеного населения разве нет достаточно тесно сплоченных групп населения со своими стилями жизни, речи, своей системой коммуникации, своими лидерами? Эти группы в своей жизни не принимают в расчет существование Церкви и ее проповедь, хотя могут собираться в одном шаге от древнего приходского храма.
И вот вопрос: можно ли к этим субкультурам русской молодежи отнести призыв к «церковной рецепции культуры просвещаемого народа»?
Почему этот замечательный принцип предлагается прилагать лишь к «народам»? Почему не к социокультурным группам, к субкультурам?
Тогда это звучало бы так: «использование принципа церковной рецепции молодежных субкультур (рокеров, толкинистов, рэперов, скинхедов…); освящение тех субукультурных черт, которые позволяют этим группам, при сохранении своей культуры, самоуважении и самоидентификации, внести свой уникальный вклад в молитвенное прославление Бога; проповедь Евангелия и совершение миссионерского богослужения на искусственных языках этих субкультур; подготовка клира и миссионеров из числа населения молодежных клубов».
Что, зябко? Так отчего же ради японцев или чукчей мы готовы идти на большие жертвы, чем ради московских, наших, детей? Ведь то, что относится к миссии среди японцев, наверно, можно приложить и к миссии среди русских детей. Вряд ли нынешняя российская нецерковная молодежь ближе ко Христу, чем японцысинтоисты…
По мысли святителя Иоанна Златоуста, «Моисей излагал все, приспособляясь к слушателям»[412].
Но если можно было приспособляться к древним евреям, почему нельзя этого делать по отношению к современным русским?
По мысли святителя Григория Богослова, обращаясь к молодежи, надо использовать светское красноречие — «Их трудно вдруг перестроить, пусть же будет в них некоторая благородная смесь. Но когда доброе со временем окрепнет, тогда отняв красное слово, как подпорку у свода, соблюдем в них самое доброе. Что может быть полезнее этого?»[413].
В ту пору это была вполне модернистская позиция. В церковной среде гораздо чаще звучали обличения апостола Павла в адрес языческого пустословия. Риторские школы готовили критиков «галилейской веры». Если сегодня наши прихожане боятся «неформалов», то в ту пору еще свежа была память о временах Диоклетиана и Юлиана, о временах, когда христиане были маргиналами, и прилизанные «мажоры» с хорошо воспитанными фигурами речи были на службе у той культуры, от имени которой христиан казнили. Да, «для спасения» красивая речь не нужна. Но святитель Григорий смог найти путь составления «благородной смеси», смог найти доброе слово о нецерковной культуре — и тем самым открыл путь для воцерковления античного культурного наследия. Его терпимость многим людям той переходной эпохи помогла дойти до Церкви.
Не значит ли это, что и мы, миссионеры XXI века, тоже можем и должны создавать свои «благородные смеси» из церковной веры («добра») и светски понимаемой красоты (пусть даже и принимаемой в таковом качестве не всем светским миром, а только теми или иными его частями — «субкультурами»)?
Вот ученая книга по миссиологии говорит, что у святого Стефана Пермского мы должны учиться двум чертам: «а именно использованию языка просвещаемого народа и привлечению к церковному служению новообращенных из местного населения»[414]. Опять прилагаем это к ныне «просвещаемому народу», к молодежной субкультуре — и что видим?