Понятно, что если «инкультурация миссии» воспринимается всерьез, а не является лишь красивым словом для доклада, то нужно создавать «этнические» приходы. Это значит, что в Москве должны быть приходы для молдаван и кряшенов, якутов и казахов. Но еще — и для молодежи и для рокеров. Есть же храмы для милиционеров или ракетчиков…
Пусть эти храмы будут небольшими и недорогими. Пусть служба в них будет не-ежедневной, треб в них будет мало, а свечно-денежный оборот будет неприлично низким для московского прихода. Но ведь не рост такого оборота является целью Церкви? Или я чего-то упустил в истории некогда Христовой церкви?..
И это не «ересь филетизма». Епископ в городе будет общим для всех этих разнообразных приходов. А пример создания помимо все-открытой церкви еще и церкви национально-ограниченной мы видим в 12 апостолах: из Послания к Галатам следует, что остальные апостолы (кроме Павла) создавали церкви именно и только для евреев — оттого с такой радостью Павел пишет, что апостолы все же сделали исключения для Варнавы и Тита.
А вот еще более острая грань вопроса об «инкультурации» и «миссионерской терпимости» — а можно ли те принципы, что Миссионерская Концепция предлагает примерять к языческим народам, отнести к русским сектантам?
Со староверами этим путем наша Церковь уже пошла — через введение «единоверия» и отмену несправедливых «клятв», наложенных на древнерусские церковные обряды Московским Собором 1666 года.
А можно ли подобную унию заключить с баптистами? Наш Символ веры ведь они уже принимают. Представьте, некая баптистская община во главе со своим пастором приняла правду православного вероучения. Они признали библейскую обоснованность нашего иконопочитания, они приняли весь духовный опыт, накопленный православием. Они приходят в наши храмы для исповеди и причастия. Но они хотят сохранить свои добрые отношения между собой, они хотят сохранить себя как общину. Они желали бы сохранить свой стиль жизни и личного благочестия. Среди этих черт — добраяпривычка к изучению Писания и не менее добрая традиция относиться ко всем людям с миссионерским интересом.
Можно ли после присоединения к Православной Церкви позволить им собираться отдельно от наших обычных прихожан на свои «библейские кружки»? Да, по воскресеньям они приходят в обычные храмы и молятся на церковно-славянском, участвуют в нашей обычной службе. Но вот по пятницам могут ли они жить в привычном для них стиле? Можно ли позволить им на этих своих собраниях молиться своими словами — как они привыкли до вхождения в православия? Могут ли на этих собраниях они — как это присуще их «народу» и их «субкультуре» — позволить любому желающему мирянину поделиться собственными размышлениями о смысле Библейских слов?
А еще вопрос: есть человек, тяготящийся своим былым «баптизмом», всецело принимающий вероучение православия и желающий участвовать в наших таинствах. Он, понимая и принимая наше иконопочитание и его библейско-догматическое объяснение, готов молиться пред иконой. Он даже соглашается со словами преподобного Феодора Студита «Лучше тебе не оставить ни одной блудницы, чем отречься от почитания иконы Христовой»[423]. Но он не может понудить себя целовать икону. Потерпим его «немощь», или оставим вне Церкви, или понудим его переступить через его совесть?
В этой главе, как и в целом в этой книге по миссиологии, я привожу редкие, порой весьма исключительные случаи миссионерского «экстрима». Это энциклопедия компромиссов и исключений. Мне знакомы слова преподобного Иоанна Дамаскина — «То, что редко, не закон для церкви, и одно мнение не в состоянии опровергнуть предания всей Церкви» (Преподобный ИоаннДамаскин. Первое защитительное слово против порицающих святые иконы. 25).
Но если миссионерского предания нет, то особое внимание к «исключениям» тем более уместно.
Отношение к этим исключениям зависит от желания оценивающего читателя. В одном и том же эпизоде можно увидеть кощунство или любовь, кенозис или профанацию, подвиг или уступку. Мать, беседуя с младенчиком, совершает акт унижения или деяние любви? Можно при виде матери, коверкающей слова и лепечущей с малышом, возмутиться: «Смотрите, как унижена эта женщина! Она имеет диплом филфака МГУ — но до чего же она пала, забыв высокую литературную речь! Пора, давно пора разбить оковы старого быта и освободить женщину от этих унижений!..». А можно сказать — «Как велико смирение этой женщины, что с малышом она беседует на уровне, понятном для него!».