Наконец, еще одна причина озлобленности некоторых «ревнителей» против миссионеров состоит в том, что миссионер должен взывать к авторитету людей, которые для Церкви совсем не авторитетны. Потому что если он будет обосновывать свои тезисы цитатами из святых отцов — его способ аргументации останется непонятным. «Ну и что, что ваш Макарий Египетский сказал так? Для меня он столь же невежественный фанатик, как и вы». Тут и надо поинтересоваться — а кого же ваш собеседник не считает «невежественным фанатиком». И в мире его (его, а не моих) авторитетов найти что-то близкое к православию.
Такая гибкость была присуща и апостолам, и великим русским миссионерам.
По свидетельству будущего Патриарха Сергия, святитель Николай Японский, с которым Сергий провел несколько лет в японской миссии, «никогда не порицал религии японцев; даже среди буддистских жрецов у него были друзья»[463]. И как апостол Павел начал свою проповедь среди греков не с обличения их в «бесовстве», а с уважительного отзыва об их «благочестии» (см. Деян 17:22, церковнославянский перевод)[464], так и святитель Николай Японский говорил: «Не знают еще японцы истинного Бога, но "естеством законное творят". Три доселешние няньки японского народа, каждая воспитала в нем нечто доброе: синто — честность, буддизм — взаимную любовь, конфуционизм — взаимное уважение. Этим и стоит Япония»[465]. «Что японцам больше всего нравится в христианской проповеди? — Догматы. Нравственное учение у них и свое хорошо; любовь к ближним, например, под влиянием буддизма развита так, что вы не найдете бедняка, которому в беде не помогли даже такие бедняки, как он. Поэтому-то унитарии, являющиеся сюда по преимуществу только со своей этикой, никогда не будут иметь здесь успеха. Но о Боге-Творце, о Троице, об Искупителе японец с интересом слушает и с радостью усвояет»[466].
А ведь он мог бы пойти по стопам других миссионеров, которые требовали евангельский путь начать с проклятий — «Отрицаюся и проклинаю всех их лживых суетных и скверных бурханов или богов и богинь, а прежде бывших человеков, а имянно: шакджамюни, зонкаба»[467].
Ту же мирную осторожность предлагает миссионеру и святитель Иннокентий Московский: «Отнюдь не показывай явного презрения к их образу жизни, обычаям и прочее, как бы они ни казались того стоящими, ибо ничто не может оскорбить и раздражить столько дикарей, как презрение к ним и насмешки над ними и всем, что их… Старайся узнавать обстоятельно веру, обряды, обычаи, наклонности, характер и весь быт твоих прихожан, особенно для того, чтобы тем вернее и удобнее действовать на них. Отдавать справедливость их хорошим обычаям есть дело немаловажное для успеха твоего»[468].
Для внутрицерковных «ревнителей» столь добрые отзывы о неправославных религиозных путях, конечно, дадут пищу для пересудов о «ереси суперэкуменизма». Xoрошо было святителям Николаю и Иннокентию проповедовать христианство язычникам в те времена, когда еще не издавалась газета «Русский вестник»! Вот стоило мне по-доброму отозваться о «Письмах Баламута» протестантского автора Клайва Льюиса, как я тут же получил выговор: мол, «книгу инославного литератора Кураев превознес над писаниями святых отцов Православной Церкви!». Причем мой критик был настолько осведомлен в вопросе, выдвинутом им для обсуждения (точнее — осуждения), что почему-то назвал англиканина Льюиса католиком…
Я знаю, что сам факт цитации мною не только Отцов, но и светских авторов некоторых церковников смущает. Но вина здесь на тех, кто смущается. Они слишком настроили себя на тотальную подозрительность и тотальное осуждение. Духовно здравый человек это оценил бы иначе. Например, так, как священномученик Иларион (Троицкий): «В сочинении автора буквально рядом стоят преподобный Иоанн Лествичник с В. В. Розановым, преподобный Симеон Новый Богослов и блаженный Августин с Мережковским. Он равно пользуется и житиями святых, и стихами поэтов, и беллетристическими произведениями, и даже рисунками юмористических журналов. Пред нами ярко выраженный тип духовного человека, всегда и всюду неразлучного с богословскими вопросами и интересами. Это тип — увы! — редкий даже и в духовной школе и тем более, конечно, ценный»[469].
Так что, когда я вплетаю в свою проповедь цитаты из «Матрицы» или «Титаника», я действую традиционно. Но стоило мне начать читать лекции, построенные на апелляции к этим фильмам, лекции, в которых я пробовал со светскими студентами заговорить о покаянии, крещении, вечной жизни, и сразу по церковным кругам понесся шепоток: «Кураев совсем с ума сошел: призывает американские фильмы смотреть!». Да ведь, милые мои, этот фильм люди посмотрели еще до того, как я статью про «Титаник» написал, и обращаюсь я к светским людям, а не к монахам.