Хотелось бы говорить только на том языке, на каком произносятся проповеди в академическом храме. Но это язык, понятный только «иудеям» (в смысле — людям, уже вошедшим в народ Нового Израиля). А ведь есть еще и «эллины»…
Ora et Iabora[546] не всегда совместимы. И миссионер, отдающий предпочтение работе, погружающий себя в мир языческих мифов (ради обнажения их противоречий, недостаточностей и опасностей), конечно, рискует собственным духовным здоровьем.
Миссионерское служение требует сегодня жертвенности не в том смысле, что недообращенные язычники могут скушать миссионера. Есть и иная жертвенность в миссионерском служении. Это жертва полнотой собственной церковной жизни для того, чтобы быть ближе и понятнее нецерковным людям.
Эта формула не должна пугать. Для человека, полюбившего монашескую жизнь, бывает очень болезненным его призвание к епископскому служению. Я знаю монахов, которые с болью принимали церковное послушание, мешающее их молитвенному сосредоточению (скажем, назначение строителем какого-либо храма, монастыря или подворья).
Вот две истории из «Древнего Патерика»: «Спросили старца: есть два брата, один безмолвствует в келье своей, продолжая пост до шести дней в седмицу и много налагая себе трудов, другой же служит больным. Которого дело более приятно Богу? Ответил старец: хотя бы тот брат, который держит пост в течении шести дней, за ноздри повесил себя, и тогда он не может сравняться с тем, который услуживает больным» (17,21). Но если в Патерике физическая помощь ближнему ставится выше заботы о собственном совершенстве, то тем более высоко должна ставиться в Церкви помощь в пробуждении и поддержании духовной жизни. Именно в таких ситуациях преподобный Макарий Алтайский вспоминал слова, сказанные ему преподобным Серафимом Саровским — «добро добра добрее»[547].
В Патерике же описывается кончина некоего монаха, который нес послушание монастырского эконома. Ради сношений монастыря с внешним миром ему постоянно приходилось покидать стены обители. Долгие и частые отлучки в мир не принесли пользы его душе. По смерти его лицо сразу принимает черный цвет… «Авва монастыря, будучи духовен, как скоро увидел случившееся, собрал все братство, говоря: брат наш отошел от жизни, и вы знаете, что для вашего успокоения и безмолвия от всей души занимался он делами нашими и, как человек, прельщен был лукавым и потому из-за нас подпал он греху; давайте потрудимся прилежно за него и будем молить человеколюбца Бога. Они же, сострадая к нему за все труды его, начали со слезами поститься и молить Бога, что бы Он помиловал его. И провели три дня и три ночи в посте, ничего не вкушая, но плача и сокрушаясь о погибели брата… И начало лицо брата понемногу очищаться и сделалось все чисто». Игумену же в видении Господь так объясняет Свое оправдывающее решение: «Ибо мог и он пребывать в безмолвии, как и все в монастыре. Но по поводу дел братии, как человек, погубил себя»[548].
Но наличие риска не есть достаточная причина к тому, чтобы запретить эту рискованную деятельность, или тем более к тому, чтобы брезгливо сторониться миссионеров и их проповедей и книг.
Церковная традиция знает, что нужны разные служения, в том числе и те, которые таят в себе опасность искушений. Вспомним слова преподобного Макария Великого: «Кто работает, тот о молящемся пусть говорит так: "Сокровище, которым владеет брат мой, есть общее, следовательно, владею им и я". И кто молится, тот о читающем пусть говорит так: "Чем пользуется он в чтении, то и мне послужит на пользу". И кто молится, да не осуждает работающего за то, что он не молится. И кто работает, да не осуждает молящегося»[549].
И в служении священника, и в служении епископа, и в служении богослова есть свои опасности — по-своему не меньшие, чем в служении миссионера (обвыкание к святыне, непрестанно оказываемые знаки почтения, привилегированное положение в церковной общине, доступ к власти и деньгам, возможность учительства, необходимость постоянной оценки способностей тех или иных людей к исполняемым ими церковным послушаниям…). Но, зная об этих опасностях, все же следует входить в эти служения, а не прятаться от них. Личной молитвенной сосредоточенностью, личным духовным совершенством приходится жертвовать ради того, чтобы быть с людьми и помогать им в обретении Христа.
В византийской «Повести о заключенном бесе» рассказывается, что однажды авва Лонгин, поймав черта, заставил его рассказать, какими способами он отнимает у монахов шансы на спасение души. Среди прочих козней значится и миссионерство: «Это я отправляю монахов в страну варваров под предлогом учительства»[550].