Да и сам миссионер вряд ли станет говорить о своем труде в столь превыспренних словах — «я иду путем обоживания себя и моих слушателей, чтобы как и я, они стали участниками внутри-Троичной Божественной жизни!».
Не лучше ли по-простому сказать, что миссия — это слово, обращаемое Церковью к тем, кто не слышал, не принял или не понял ее Символа веры? «Не слышал» — это миссия к неверам и язычникам. «Не принял» — к неверам и еретикам. «Не понял» — миссия к своим, уже крещеным, но не оглашеным.
Если же говорить более традиционным церковным языком, то миссия — это керигма, а пастырство призвано даровать полноту жизни во Христе, явленной в Церкви.
«Иное догмат и иное проповедь. Догмат умалчивает, а проповедь обнародывает» — писал святитель Василий Великий[956]. Керигма — это область публичности, та сфера духовной жизни Церкви, о которой можно говорить «внешним». «Догмат» — это внутреннее правило веры, некое правило Богообщения.
Керигма может меняться. Людям, пленившим свой ум идеей несвободного рока и кармы, керигма должна возвещать о свободе человека и его ответственности. Людям, уставшим от бега в беличьем колесе карьеры, керигма скажет о многомерности человека. Людям, запаянным в своем одиночестве, керигма скажет о Том Собеседнике, Который всегда близок, и о «таинстве ближнего». Когда все кругом кричит о слиянии, терпимости и толерантности, из этого потока христианство выделит именно нескрываемая «исключительность» и антиэкуменичность нашей веры…
В общем, священники — в алтаре. Миссионер — на улице.
— Есть ли шансы логическими, историческими, риторическими аргументами доказать, что православие — единственная истинная вера, или же православие «не доказуемо, а показуемо»?
— Аргументы в богословии — инструмент не столько строительный, сколько «отбойный». Они не столько доказывают истинность православия, сколько разрушают карикатурные представления о нем. Можно рационально разобрать завалы антицерковных суеверий, и тем самым расчистить дорогу для интуитивного озарения верой.
Назначение апологетики — лишить неверие рациональных костылей, не позволить неверу облагораживать мотивы своего неверия.
Вот в начале XX века в поезде из Питера в Москву в одном купе встретились батюшка и студент. Батюшка, как и положено его сословию во все времена — в рясе. Студент, как и положено его сословию в те времена — в революции. И начинает юноша задирать священника: «А знаете, святой отец, я в Бога-то не верю!». И смотрит испытующе… Батюшка же отвечает: «Знаешь, я тоже…… Тут уж изумился студент: «Да вы бы хоть притворялись, что ли, что вы верите, вам же за это деньги платят!». А батюшка продолжает: «Видишь ли, в такого бога, в какого не веришь ты, в такого бога не верю и я. Ибо когда ты говоришь "бога нет", ты, наверно, представляешь себе седобородого старичка, сидящего на облаке и бросающего на землю молнии… Но христианство не верит в таких богов. Открой учебник догматического богословия и посмотри, какие смыслы мы сопрягаем со словом "Бог", и, может быть, в таком случае, ты не станешь отрицать нашу веру».
Богословие умеет защищаться. Но оно плохо подходит для понудительного нападения. Коня можно подвести к воде. Но заставить пить его нельзя.
— Что сегодня подразумевается под словом «миссия»?
— Увы, это не отнюдь не проповедь христианства туземцам заокеанских стран. В одиннадцатом столетии своей истории Русская Церковь вынуждена вновь вести миссию среди киевлян и новгородцев.
В середине XIX века святитель Иннокентий Московский написал простое наставление в христианской вере для алеутов на их языке. Позднее «Указание пути к Царствию Небесному» было переведено на русский — и оказалось долгожданным понятным словом, где и русскому народу рассказывалось о русской вере. С1839 по 1885 год эта книжица выдержала 46 изданий!
Для Русской Церкви это оказалось шокирующей новостью: оказывается, просвещать надо не дикарей и заокеанские пространства, а свой же вроде бы давно уже крещеный народ.
В 1839 году преподобный Макарий Алтайский настаивает, что миссия должна вестись не только среди иностранцев или сектантов, но и среди православно-русского населения. Иначе язычники скажут миссионерам: «Почему же вы мучите нас, когда старых христиан своих не учите знать христианскую веру?»[957]. «И это еще не все наше горе. Русские земледельцы пребывают здесь в плачевной бедности понятий о Боге истинном и вере спасительной, а между тем необходимость принуждает ставить их восприемниками при священной купели во время крещения инородцев, которые нередко потом и живут у сих отцов своих по крещении. Но могут ли сии отцы научить сих детей своих тому, чего не знают сами? Могут ли передать им истинное усердие к молитве, если сами не имеют его, а довольствуются и усыпляют совесть некоторым количеством безобразных движений головы и руки? Могут ли возбудить в них желание вникать в существенное добро христианской веры и заботу о исполнении главных обязанностей христианина, когда сами поставляют все благочестие в том, что не едят мясного в посты и не того остерегаются, чтобы ругательным словом уст не осквернить, а только чтобы не оскоромиться? Могут ли сообщить им усердие к церковному Богослужению и в особенности благоговение и любовь к таинству Тела и Крови Христовой, когда сами весьма редко появляются в церкви и немногие приступают к Божественному Причащению?»[958].