Малое присутствие молодежи в православных храмах не было бедой для Церкви в прошлые века. Наш «дом престарелых» охраняло сильное православное государство.
Сегодня у нас нет такой защиты. И с устрашающей правдивостью звучат слова одного русского мужика. Он живет в Саратове, прошел Афганистан, а в Церковь так и не пришел, но как-то точно подметил: «У меня есть друзья татары, есть русские друзья. Я бываю в их мечетях, захожу и в наши храмы. Но смотрите: у них в мечетях стоят молодые, вдобавок мужики, а у нас — женщины, вдобавок — старушки. Мы проиграем». Надо еще помнить, что ислам не признаёт отделения религии от политики. У мусульман есть тяга к политическому активизму. Коран их ориентирует на обретение политической власти. Мы же с нашим рефреном о том, что «мы вне в политики», рискуем однажды опять стать жертвами политики — на этот раз уже российско-мусульманской. Боюсь, что скоро для защиты наших детей от очередных школьных экспериментов мы должны будем идти на прием к мусульманским депутатам Госдумы.
— Да, если зайти в храм и посчитать по головам молодых прихожан, то картинка получится нерадостная. Основания для оптимизма в плане миссионерской молодежной среды есть?
— Для оптимизма всегда есть место — если разрешить ему быть локальным. Хочешь радости от успешности своих дел — смирись до того, чтобы дела твои были маленькими, а не «мессиански-глобальными». То есть — перейди к «этике малых дел».
В стратегическом смысле я не вижу такой перегруппировки церковных сил, которая могла бы дать надежду на решительный прорыв. Действительно процент молодежи в храмах стал заметно выше, если этот процент брать от числа наших же прихожан. Было два юноши в храме — стало 20. Этого, конечно, хватает для того, чтобы, смотря из алтаря на море наших прихожан, выделить эти милые лица и про себя порадоваться: слава Богу, это много больше, чем двадцать лет назад. Но если проценты исчислять от численности всего их поколения? То выйдет сильно меньше одного процента. Этого минимума хватит для воспроизводства «церковных кадров», для заполнения семинарских скамей. Но этого мало для возвращения Церкви в толщу народной жизни.
Россию, может, и нельзя спасти (как и весь западный мир). Конечно, мне больно сознавать, что мой родной мир — мир Европы — обречен. Он умрет. И убьет его именно политкорректность — потому что это культура смерти. Хотя бы потому, что она включает в себя насаждение однополых браков, гомосексуальные проповеди. А еще одобрение легких наркотиков, эвтаназии и многого другого. Это те самые вопросы, по которым так резко расходятся Церковь и современные либеральные СМИ. То, что наши оппоненты считают процветанием и неотъемлемым правом жизни, с нашей точки зрения — лишь разные маски смерти. Хотя бы потому, что у людей, которые живут в «альтернативных» семьях, не будет детей…
Но человек больше, чем общество. Общество — это лишь часть человека. Помочь же спасению человека — можно.
И еще я научился совмещать пессимистический настрой своего разума с оптимистичностью моего повседневного опыта. Ежедневно я встречаюсь с молодыми людьми, и вижу, как они отзываются, реагируют на мое слово. Те люди, которых я вижу лично, способны слышать и меняться. Догадываюсь, что кроме них в стране есть еще и многочисленные телепузики — но с ними я почти не пересекаюсь. Именно встречи с такими молодыми людьми, кто с интересом, серьезным таким, судьбоносным интересом присматривается в сторону Церкви, и позволяют мне сохранить необходимую рабочую активность.
— Каковы перспективы развития миссионерства в России?
— Признаться честно, я с каждым годом становлюсь всё большим пессимистом насчет будущего православия и миссионерства в частности в нашей стране. Потому что мне кажется, что миссионерами в современной культуре могут быть только те люди, которые пережили лично переход от атеизма к вере. Сейчас наши семинарии снова наполнены мальчиками, воспитанными уже в православных семьях. И я не верю, что их вера, которую они никогда не переживали как открытие, вдохновит их на миссионерство.
О моих сверстниках сказал Андрей Вознесенский: «расформированное поколенье, мы в одиночку к истине бредем». А позже о том же сказал Юрий Шевчук — «Протащили души к Богу, только жалко, что не все»… И если даже среди нас, знающих по своему опыту, как труден и как радостен путь к обретению веры, почти нет миссионеров, то тем меньше шансов на то, что миссионерское призвание проснется у тех, для кого православие всегда было само собой разумеющимся.