— Из города любая глубинка, село представляется непаханым миссионерским полем. Отправляются миссионерские поезда, создаются плавучие храмы, приезжают в села с благолепным пением, со всей торжественностью богослужения. Как к этому относятся священники, которые служат в глубинке?
— Я не раз слышал от священников из глубинки отзывы на миссионерский десант
— «мол, приехали на деньги московских спонсоров, все чинно, благолепно, собрали сотни людей, покрестили, повенчали желающих, всем раздарили иконочки, крестики, книжечки — а мне что после этого делать? Людей у нас в храме совсем немного, а теперь и они в лавке церковной ничего не купят, и треб никаких не предвидится. Не на что и самому жить, и за храм, за отопление платить нечем!».
— То есть здесь уместны апостольские слова: да не созиждуна чужом основании (Рим 15:20)?
— Дело не только в этом. Пусть даже и основания чужого не было, пусть на сотни километров и священника никакого нет. Вопрос еще и в том, насколько серьезно люди, крещенные в поездках, будут относиться к своей вере, было ли вообще обращение, или это только мимолетное отвлечение от серой рутины жизни?
Не могу осудить, сказать, что крестить так нельзя, но считать, что произошло что-то невероятно великое, тоже не стоит. Если миссионер постоянно работает в городе, в какой-то школе или институте, и в результате его лекций один-два человека крестятся, то это не столь ошеломляющая статистика, но я считаю, эти два крещения — более серьезны и дороги, чем отчеты автопробегов о тысячах погруженных в реки.
— Кажется, современные миссионеры занимаются преимущественно молодежью думающей, молодежью ВУЗовской — а ПТУ и так называемые «трудовые слои» — они остаются за бортом. Все-таки, для того, чтобы эту лакуну попытаться заполнить, какие-то пути, какие-то разработки есть?…
— Нет, я не готов принять упрек о том, что мы, церковные миссионеры, работаем прежде всего с элитарной молодежью.
Порой кажется, что на сегодняшний день наиболее успешным направлением церковной миссии стало тюремное служение. К сожалению, и недостаточный образовательный уровень нестоличного духовенства искривляет направление церковной миссии в ту же сторону.
В какую епархию ни приедешь, всюду узнаёшь, что два-три священника работают с зоной (и низкий поклон им за это). Но на вопрос: «А есть ли у вас священники, работающие с университетами?» — положительный ответ слышишь гораздо реже. В большинстве епархий нет ни одного священника, работающего с университетом. Не в смысле — бывающего на их торжествах, а в смысле — регулярно читающего там лекции. Ответ на вопрос о том, кто нам «социально близок», здесь вполне очевиден.
Я буду рад, если у нас появятся методики обращения к ребятишкам-«неголовастикам», к тем же ПТУшникам. Но здесь надо иметь в виду, что эти методики неизбежно будут игровыми. В университете можно работать просто силой мысли и красотой слога. Но глубины христианской мысли, как и глубины квантовой физики, вряд ли заинтересуют обычного восьмиклассника, и уж тем более ПТУшника. Здесь необходимо искать другие возможности, чтобы до него достучаться. Водить благодатно-светоносных старцев по ПТУ вряд ли возможно. Значит, в этой среде миссия должна быть более завлекающей, непрямой, игровой. Если такие методы миссии и появятся — они будут еще больше осуждены ревнителями строгого православного благочестия.
— Почему Вы работаете в основном с подростками?
— Ну, не с подростками, а со студентами. Просто потому, что это моя профессия: я университетский преподаватель.
И еще потому, что у них еще есть радость от встречи с новым. Когда на твоих глазах разбиваются твои былые стереотипы — можно реагировать по-разному. Раздраженноозабоченно (это «взрослая» реакция). А можно — радостно: «Потолок-то, оказывается, был фальшивый, навесной. А там, выше — не чердак, а купол!». Студенты (не все, но все же многие, и именно студенты настоящих университетов, а не тех ПТУ, которые сами себя возвели в ранг университета) еще способны испытывать радость открытия.
Кроме того, опыт моей собственной юности — университетский. Веру я обрел опять же в университете. Поэтому мне понятнее, как можно говорить о ней именно в университетской атмосфере, а не в сельском доме культуры. Это проблема моей ограниченности. Чего-то я не умею.