Огарев понял его мгновенно, но затем долго, с недоумением, даже с жалостью, глядел на младшего лейтенанта.
— Ты что же, Саня… — наконец произнес он. — Я скажу, а ты заучишь? На всю остатнюю жизню? До самых до генеральских погон? Так, что ли, Саня?
Лучше бы Огарев его ударил! Александр поднял к нему ошеломленное лицо, и участковый с прежней жалостью подумал: «Милые вы мои, да в каких же теплицах вас растят? И ведь парень-то золотой, вон как сразу с лица обрезался, а и ему поводырь на все случаи жизни надобен. А что ж? Привыкли… Холим, бережем, от каждого сквознячка укрываем».
— Этому никто тебя не научит, Саня, — сказал Огарев. — Ни папа, ни мама, ни чужой добрый дядя. Тут надо в сердце свое глядеть. И глядеть придется не раз, коли ты теперь в уголовном розыске. И всякий раз это будет по-иному, Саня.
Александр, сглотнув сухой комок, покорно кивнул.
— И не о том ты у меня спрашиваешь, — продолжал Огарев. — А спросил бы ты лучше о том, что́ я знаю об этих самых Инжеватовых. Давеча Маша Андреева была у меня, кое о чем рассказала. Вскользь, мельком, но, может быть, тебе и пригодится.
Огарев сообщил ему отрывочные, разрозненные сведения о семье Инжеватовых, Александр мысленно отметил одно, заслуживающее внимание, сказал:
— Спасибо, дядь Коля.
Огарев сел на мотоцикл и покатил к Дроботовым. А младший лейтенант потопал к Инжеватовым…
Людмилу Инжеватову подготавливать ему не пришлось. И вообще ничего такого в этом доме не случилось, если не считать, что все перевернулось в голове младшего лейтенанта… Людмила была одна. Токалов вошел, представился, попросил разрешения сесть, и только было… А она ему и слова не дала вымолвить.
— Я все знаю, младший лейтенант, — сказала спокойно.
Токалов вгляделся и не поверил себе: дочь тетки Ариши отнюдь не была убита горем. А он-то каков? Дурацкие вопросы задавал Огареву, страдал над тем, как придет, как подготовит Людмилу, как скажет… И кончилось все чем? Сидит перед ним Людмила, и на лице ее странная, полуобнаженная улыбка, которую можно понять всяко. Токалов вновь вгляделся… Нехорошо, жутковато ему стало… Вот дрянь!
— Вы не пьяны, Людмила Николаевна?
«А может, мне кажется? — усомнился он. — Может, она в шоке? Это, наверно, я не в себе после выволочки, которую мне устроил Огарев. Пожалуй, так и есть».
Младший лейтенант очень хотел бы сейчас так думать. Проще бы ему тогда было, понятнее… Но Людмила Инжеватова тут же и разрушила его позицию.
— Нет, — ответила она, не переставая улыбаться. — В полдень ходили мы с мужем на базар, по дороге выпили по две кружки пива, только и всего.
Токалов после разговора с Огаревым знал, что нынче в полдень пришла к ней обеспокоенная квартирантка матери — Мария Андреева. Сказала, что Ариша не ночевала дома, а ночевать собиралась: даже постель заранее разобрала, чтобы не тратить на это время, когда вернется. Да и не было такого — чтоб не ночевала… «Мне-то что?» — ответила дочь Маше, своей подружке, и пошла пить пиво. Ну хорошо, думал Токалов, тогда могла и не придать значения Машиной тревоге, а теперь-то, теперь? И он спросил:
— Вы когда услышали, что убита мать?
На что ему было кратко отвечено:
— С час назад.
Токалов взглянул на свои электронные, прикинул, когда Огарев привез Машу на место происшествия, сопоставил — получалось, что Людмила действительно могла услышать о смерти матери с час назад. Телеграф заречной части поселка работал вовсю… Александр записал фамилию женщины, сообщившей ей об этом, чтобы потом проверить, когда она пришла к Людмиле и называла ли в разговоре конкретно тетку Аришу… Это все он делал чисто автоматически, а думал о другом. О том думал, что вот дочь узнала о гибели матери и не кинулась туда, к ерику. Мало ли что и как скажут? А вдруг ошибка? Сидит. Улыбается… Непостижимо!
— Простите, — не выдержал он. — А ваша ли мать убита?
— Моя, — Людмила Инжеватова, сидевшая за столом напротив, положила подбородок на сплетенные пальцы. — Это мою мать так страшно убили. — Она говорила совершенно спокойно. — Вы ожидали, что я стану кататься по полу, рвать на себе волосы, раздирать лицо? Этого не будет. Моя мать прожила на свете пятьдесят шесть лет. И прожила не лучшим образом. А я в двадцать пять уже не живу, я убита, меня нет.
При желании Токалов по следам, впечатанным в милое, но рано постаревшее лицо этой молодой женщины мог бы многое прочесть. Муж Людмилы, Петр Инжеватов, был почти в два раза старше ее и каждодневно пил… Когда Огарев сообщил об этом, младший лейтенант мысленно пожалел Людмилу, но сейчас не мог выжать из себя и капли сочувствия: его поразила эгоистичность этой женщины.