— Молодец, Евгений! — похвалил его Маховец. — Опытный ты человек, я смотрю. За что пострадал?
— За характер, — уклончиво ответил Притулов.
Маховцу ответ понравился, он рассмеялся.
— Наш человек! А ты куксишься, кипиталист! — он хлопнул по плечу Федорова, зная, что ему это не понравится. И слово «капиталист», без того поганое, он нарочно испортил — дразнил.
Федоров скривился.
— А ты за что, Сережа? — спросил Маховец Личкина.
— За убийство, — солидно ответил Личкин.
— Неужто? Кто бы подумал! Тоже на пересуд везли?
— Да.
— Всех, я смотрю, на пересуд, — вывел Маховец. — А чего ждать? Мы и тут пересуд устроим.
— Это как? — с любопытством спросил Притулов.
Маховец, не объясняя, встал и обратился к пассажирам.
— Граждане присяжные! — и умолк, ожидая вопроса. Вопроса не поступило. — Что, никому не интересно, почему вы присяжные? Ладно. У нас тут такое дело, мы сейчас устроим пересуд. А вы будете, как в суде, присяжные. Мы грустим, граждане, мы тоскуем! Вот вы нас или приговорите, или освободите. Как решите, так и будет. А мы вам — всю правду. Годится?
Пассажиры молчали, не понимая, какую забаву им предлагают.
— Кто начнет? — спросил Маховец.
— Ты уже начал, — откликнулся Притулов.
— Да? Ну, ладно. Значит, так, граждане заседатели и судьи, — приступил Маховец к рассказу, подпуская для смеха в голос некоторую как бы жалобность, интонацию неправедно обиженного человека. — Что указывает нам наш жестокий, но справедливый уголовный кодекс? Он указывает, что надо учитывать смягчающие обстоятельства и личность подсудимого. А вы не учли, когда в прошлый раз разбирались!
— Это не мы разбирались, — не выдержала Елена.
— Не мешайте, девушка, — попросил Маховец, прижав руки к груди. И продолжил: — Мое смягчающее обстоятельство — это вся моя жизнь! Папа мой был алкоголик и воспитывал меня кулаками. Хотелось мне ответить или нет? Хотелось. Но я не мог. Потому что — папа. И я отвечал другим. Но кто виноват, я или папа? Я виноват, согласен. Но папа тоже виноват, граждане присяжные! Почему ему от моих двенадцати не отломить годика хотя бы два? Он умер? Так мы ему посмертно! Награждать посмертно, можно, а осуждать нельзя? Несправедливо! Пойдем дальше. Мама моя была хорошая женщина. Но она была без образования, даже среднего. А могла бы получить. И могла бы меня тоже приучить к образованию, а не могла, потому что ничего в этом не понимала. И я в результате ее примера тоже бросил школу. Надо ей хотя бы полгодика дать за это? А? Я спрашиваю…
— Надо! — отозвался Желдаков — не подличая, а поддерживая юмор, который вполне разделял. Но перестарался — Маховец это принял как издевку.
— А тебя спрашивали?
Он медленно пошел к Желдакову. Все замерли, Желдаков напрягся.
— Ну, я просто… Нет, но ты же спросил!
— Если я спросил, это ничего для тебя не значит! Другие есть умные ответить! Ловкий ты — моей маме полгода давать, сволочь! А своей сколько дашь? А? Дашь своей маме года два тюрьмы? Она живая у тебя?
— Нет…
— Неважно! Дашь или нет?
— Ладно, я же пошутил…
— Сказал бы я тебе, если б не женщины! Даю твоей маме два года — согласен? Согласен?
Маховец стоял совсем близко. Желдаков понимал, что если он не согласится, тот ударит. Но и трогать память матери не хотелось.
— Ты лучше дальше расскажи, — ответил он примирительно.
— Согласен или нет?
И тут Желдаков придумал ответ:
— Да ладно, не жалко, ей все равно не сидеть, она лежит уже!
Маховец глядел на Желдакова в упор.
Вот-вот — и…
Но он вдруг улыбнулся.
— Хитрый, зараза! Ну, живи пока!
Он вернулся на прежнее место.
— На чем мы остановились? На маме. Маме полгодика, папе два, вот уже девять с половиной осталось. Едем дальше. Три эпизода мне вменяют, а теперь еще навесить хотят. За что? За три убийства при ограблении. Разберемся. Насчет первого сначала. Не хотел я этого человека убивать. И грабить не хотел. Я шел по улице, граждане заседатели. Вечером. А он шел из ресторана пьяный. Если вы скажете, что напиваться — это нормально, я соглашусь. Скажете?
Никто не сказал.
— Вот! Все знают, что напиваться ненормально. Теперь вопрос: что сделать с человеком, который позволил совершить убийство на его глазах? Который не остановил преступную руку?
— Ты кого-то при нем, что ли, шпокнул? — поинтересовался Притулов.
— А как же! Его самого и шпокнул! Идет, понимаете, в дорогом костюме, пьяный. Я ему: товарищ! Это в советское время еще было, все были товарищи. Товарищ, дайте закурить. Я вежливо обратился. А он меня обозвал матом. Статья первая административного кодекса, между прочим. Считаем! — Маховец начал загибать пальцы. — Напился — раз! Матом обозвал — два! Не оказал противодействия преступлению — три! Сколько ему за это?