— Я не позволю унижать себя!
— Я этого и не хочу, — отозвался Эрленд.
Они стояли напротив друг друга, разделенные косилкой. Никто не хотел уступать. Сидя в машине, Элинборг взирала на эту битву двух петухов и качала головой, приговаривая: «Одно слово — мужики!»
— Отлично, — заключил Эрленд. — До встречи в Рейкьявике.
Он повернулся и пошел в сторону автомобиля. Ханнес зло посмотрел ему вслед.
— Вы составите отчет? — позвал он Эрленда. — После нашего разговора?
— Вы боитесь отчетов? — спросил Эрленд, обернувшись.
— Я прошу, чтобы ничто не указывало на меня. Я не хочу быть упомянутым в бумагах. Не хочу, чтобы там значились мои слова. Чтобы потом за мной следили.
— Никаких проблем, — пообещал Эрленд. — Я с вами полностью согласен.
— Многие годы я не говорил на эту тему, — начал Ханнес. — Мне хотелось все забыть.
— Забыть что? — поинтересовался Эрленд.
— То страшное время, — признался Ханнес. — Я уже давно не слышал имени Лотара. Каким образом он связан со скелетом из озера Клейварватн?
Эрленд устремил на него долгий взгляд, не ответив на вопрос, так что через некоторое время Ханнес кашлянул и предложил полицейским пройти в дом. Эрленд кивнул и помахал Элинборг.
— Моя жена умерла четыре года назад, — сказал Ханнес, открывая дверь.
Он рассказал полицейским, что дети заезжают к нему во время воскресных прогулок по окрестностям и привозят с собой внуков. Если не считать их визитов, жизнь проходит мирно и тихо, и это его устраивает. Полицейские поинтересовались, давно ли он приобрел дом в Сельфоссе. Ханнес ответил, что переселился сюда около двадцати лет назад. До этого он работал инженером в крупном конструкторском бюро по строительству гидроэлектростанций, но потом потерял интерес к инженерному делу, уехал из Рейкьявика, перебрался в этот городишко и очень доволен.
Когда хозяин принес в гостиную кофе, Эрленд спросил про Лейпциг. Ханнес попытался объяснить им, каково было положение студента в этом городе в середине пятидесятых годов. И в первую очередь он рассказал им о нужде, о добровольной трудовой вахте и о разборе завалов. О демонстрациях в День освобождения, об Ульбрихте и об обязательном участии в политзанятиях. Ханнес вспомнил о спорах, вспыхивавших в исландском землячестве по поводу социализма, свидетелями строительства которого они оказались. Он рассказал об оппозиционном движении и о коммунистическом «Союзе свободной немецкой молодежи», о советской власти и плановой экономике, о колхозах и, наконец, о тотальной слежке и доносительстве, которые обеспечивали молчание и отсутствие какой бы то ни было критики. Он поведал им о дружбе, сплотившей исландскую компанию, и об обсуждавшихся внутри нее идеалах социализма, который они считали единственно действенным ответом капитализму.
— Не думаю, что идея изжита, — произнес Ханнес, точно с ним кто-то спорил. — По-моему, социализм еще покажет себя, но, возможно, в какой-то другой форме, чем та, что мы знали. Социализм позволяет нам выжить при капитализме.
— Вы все еще считаете себя социалистом? — спросил Эрленд.
— Я всегда им оставался, — ответил Ханнес. — Социализм не имеет ничего общего с той неприкрытой злобой, в которую вылилась сталинская диктатура или уродливые режимы, процветавшие в странах Восточной Европы.
— Но разве не все принимали участие в славословии и лжи? — возразил Эрленд.
— Не могу сказать, — ответил Ханнес. — Я устранился от всего этого, понаблюдав за тем, как социализм развивается в ГДР. Меня ведь на самом деле выслали из страны за то, что я оказался недостаточно послушным. Не захотел влезать с головой в систему шпионажа и доносительства, которую они создали и красиво называли «гражданской бдительностью». По их мнению, это нормально, когда ребенок доносит на своих родителей и сообщает, что они уклоняются от партийной линии. Тут нет ничего похожего на социализм. Это страх потерять власть. То, что в конце концов и произошло.
— Что вы имеете в виду под словами «влезать с головой»? — уточнил Эрленд.
— Они хотели, чтобы я следил за своими университетскими товарищами, исландцами. Я отказался. Мне стало противно от всего того, что я там видел и слышал. Я перестал ходить на занятия по политинформации. Начал критиковать систему. Естественно, не в открытую, никто не осмеливался говорить о таких вещах во всеуслышание. Люди обсуждали болячки общества в тесном кругу единомышленников. В городе действовали оппозиционные ячейки молодежи, проводившие свои собрания тайком. Я познакомился с их участниками. Так вы нашли Лотара на дне озера Клейварватн?