Томас также признался, что до него дошли слухи, будто Ханнес и Илона одно время встречались и Илона хотела выйти замуж за исландца, чтобы эмигрировать на Запад. Ханнес удивился, заявив, что впервые слышит такое. Он объяснил, что видел Илону на собраниях, на которые поначалу ходил, но потом он отказался от всякой политической деятельности.
И вот спустя двенадцать лет после той встречи Томас вновь оказался в его доме. Он заговорил о Лотаре, и, похоже, в этом и заключалась цель его визита.
— Хочу спросить тебя об Эмиле, — начал Томас. — Ты ведь знаешь, мы дружили в Германии.
— Да, я в курсе, — подтвердил Ханнес.
— Могло ли быть так, что у Эмиля были… более тесные отношения с Лотаром?
Ханнес кивнул. Ему не хотелось обсуждать людей у них за спиной, но при этом он не водил дружбу с Эмилем и знал ему цену. Ханнес поделился с Томасом тем, что лейпцигский профессор рассказал ему об Эмиле и Лотаре, и добавил, что это в каком-то смысле подтвердило его собственные подозрения. Похоже, Эмиль принимал активное участие в слежке и доносительстве, демонстрируя свою преданность партии и молодежной коммунистической организации.
— Ты полагаешь, что Эмиль как-то замешан в твоем отчислении? — спросил Томас.
— Невозможно знать наверняка. Кто угодно мог настучать в «Союз молодежи», и не обязательно это сделал один человек. Как помнишь, я обвинил тебя в своем письме. Очень сложно общаться с людьми, когда не знаешь, что можно говорить, а что нет. Но я как-то никогда не задумывался о такой возможности. Все это дела давно минувших дней. Стерто и забыто.
— Ты в курсе, что Лотар приезжал в Исландию? — вдруг спросил Томас.
— Лотар? В Исландию? Нет, не знал.
— Он как-то связан с восточногерманским представительством, сотрудник или что-то в этом роде. Я случайно встретил его, точнее, нет, просто увидел его недалеко от посольства. Я прогуливался по Приморской набережной. Я ведь живу в Западном квартале. Он меня не заметил. Я видел его лишь издалека, но это был он, собственной персоной. Как-то, когда я обвинил его в исчезновении Илоны, он посоветовал мне лучше выбирать приятелей, но тогда я не понял, что он имел в виду. Думаю, сейчас я осознал, что это значило.
Наступило молчание.
Ханнес посмотрел на Томаса и почувствовал, насколько его старый университетский знакомый одинок и беспомощен в этом мире, и ему захотелось что-нибудь сделать для него.
— Я могу тебе как-то помочь?.. Может быть, я могу что-нибудь сделать для тебя?..
— Тот профессор, что он сказал? Что Эмиль вертелся вокруг Лотара и процветал благодаря ему?
— Да.
— Ты знаешь, что стало с Эмилем? — спросил Томас.
— Живет за границей, нет? Я думал, что он не вернулся в Исландию после завершения учебы.
Потом оба надолго замолчали.
— Эта история про меня и Илону… Ты говорил… Кто тебе рассказал ее? — спросил Ханнес.
— Лотар, — ответил Томас.
Ханнес покачал головой.
— Не знаю, должен ли я тебе это говорить… — сказал он наконец, — но я слышал совсем другую версию перед своим отъездом из Лейпцига. Ты был в таком смятении, когда вернулся из Германии, что мне не хотелось загружать тебя сплетнями. А их было предостаточно. Мне казалось, что до того, как ты появился, Эмиль ухлестывал за Илоной.
Томас уставился на Ханнеса.
— Ходили такие слухи, — закончил тот и увидел, как Томас побледнел. — Но может быть, это полная ерунда.
— Ты хочешь сказать, что они раньше встречались?..
— Нет, скорее, что он пытался закадрить ее. Это то, что я слышал, — поспешил добавить Ханнес, уже жалея о сказанном. Увидев, как изменилось лицо Томаса, он понял, что не стоило упоминать об этом.
— Кто тебе рассказал? — спросил Томас.
— Уже не помню, но, возможно, тут нет ни капли правды.
— Эмиль и Илона?! И она не обращала на него внимания? — допытывался Томас.
— Никакого, — заверил его Ханнес. — Как мне говорили, он совсем ее не интересовал. Но Эмиль сох по ней.
Наступило молчание.
— Илона тебе никогда не говорила об этом?
— Нет, — ответил Томас. — Она никогда об этом не упоминала.
— А потом Томас ушел, — закончил свой рассказ Ханнес, взглянув на Эрленда и Элинборг. — С тех пор я его больше не видел и, по правде, не знаю, жив ли он еще.
— В Лейпциге вам выпало пережить тяжелый опыт, — заключил Эрленд.
— Самым ужасным была эта невыносимая слежка за каждым человеком и постоянная подозрительность. Но происходило и много хорошего. Возможно, «благами социализма» мы и не были избалованы, но большинство пытались смириться с трудностями. Некоторым жилось лучше, чем другим. Университетское образование заслуживало всяческих похвал. Самый большой процент учащихся составляли дети рабочих и крестьян. Разве такое когда-либо было возможно?