— Мда, Ханнес, — насупился Лотар.
— Я ведь говорил ему о вечеринке, — заметил Эмиль, опорожнив рюмку водки.
— Почему он такой скрытный? — спросила Храбнхильд.
— Уж точно, скрытный, — подтвердил Лотар.
— По-моему, это странно, — сказал Эмиль. — Он не показывается на собраниях Союза молодежи, я никогда не видел его на субботниках. Ханнес что, слишком благородный для разбора завалов? Мы разве ничего не стоим по сравнению с ним? Считает себя лучше нас? Томас, ты ведь разговаривал с ним?
— Мне кажется, Ханнес занят только учебой. — Томас пожал плечами. — Ему ведь остался последний год.
— О нем всегда говорят так, точно он какая-то шишка в партии, — встрял Карл. — Только и слышно, что Ханнес станет большим руководителем. Здесь он себя не слишком-то проявил. Думаю, за нынешнюю зиму я встретил его раза два от силы, и то он едва поздоровался со мной.
— Да, мы редко его видим, — согласился Лотар. — Он нелюдим. — Немец покачал головой и, скорчив гримасу, выпил водку.
Тут они услышали, как внизу на первом этаже хлопнула входная дверь. Кто-то торопливо поднимался по лестнице, и в темноте коридора показались три фигуры — двое мужчин и женщина. Они тоже были студентами. Карл был с ними немного знаком.
— Мы узнали, что вы отмечаете Рождество за традиционным исландским ужином, — сказала девушка, когда незнакомцы вошли на кухню и увидели накрытый стол.
Мясо еще осталось, и сидевшие за столом освободили место для вновь прибывших. Ко всеобщей радости, один из гостей вытащил две бутылки водки. Юноши представились, они были из Чехословакии, а девушка — из Венгрии.
Она села рядом с Томасом, и юноша вдруг растерялся и постарался не глядеть на нее. Когда девушка вышла из темноты коридора на свет и он рассмотрел ее, его наполнило неожиданное, неизвестное ему до того чувство, с которым предстояло разобраться. Произошло нечто странное и удивительное. Его охватила особенная радость. Настроение стало приподнятым, но вместе с тем он был смущен. Ни одна женщина до сих пор не оказывала на него такого воздействия.
— Ты тоже из Исландии? — спросила она на превосходном немецком, повернувшись к нему.
— Да, я из Исландии, — заикаясь на каждом немецком слове, промямлил Томас, несмотря на то что неплохо говорил на этом языке. Он поспешно отвел взгляд, осознав, что смотрит на нее не отрываясь, с того момента как она села рядом с ним.
— Что это за ужас? — спросила девушка, указав на баранью голову посреди стола, к которой еще никто не притрагивался.
— Распиленная баранья голова, закопченная на огне, — объяснил он. От его слов она наморщила нос.
— Кто же этим занимается? — удивилась незнакомка.
— Исландцы. На самом деле очень вкусно, — несколько неуверенно добавил он. — Язык и щеки…
Томас осекся, сообразив, что все это звучит не слишком аппетитно.
— А глаза и губы вы тоже едите? — допытывалась она с неприкрытой брезгливостью.
— Губы? Ну да, едим. И глаза тоже.
— Должно быть, у вас очень мало еды, раз вы дошли до такого, — посочувствовала девушка.
— Наш народ был очень беден. — Томас кивнул.
— Меня зовут Илона, — представилась незнакомка, протянув руку. Он пожал ее руку и сказал, что его зовут Томас.
Один из юношей, пришедших с Илоной, окликнул ее. Его тарелка уже была наполнена картофелем и копченым мясом, как и тарелка их товарища. Он предлагал своей приятельнице поторопиться и последовать их примеру, сказав, что угощение очень вкусное. Илона встала, взяла тарелку и отрезала кусок мяса.
— Мясом не пресытишься, — сказала она, усаживаясь на свое место.
— Точно, — охотно согласился Томас.
— М-м-м… вкуснятина, — проговорила Илона с набитым ртом.
— Во всяком случае, вкуснее бараньих глаз, — добавил Томас.
Они веселились до утра. До других студентов тоже дошли слухи о вечеринке, и общежитие стало наполняться народом. Отыскали старый граммофон, кто-то принес пластинку Фрэнка Синатры. К исходу ночи принялись по очереди петь национальные песни представленных в компании народов. Началось с того, что Карл с Эмилем исполнили печальную элегию на слова Йоунаса Хадльгримссона. После пришедших посылок из дома обоим взгрустнулось. Затем запели венгры, чехи, шведы и, наконец, немцы, а потом и студент из Сенегала, тоскующий о жарких африканских ночах. Храбнхильд хотела определить самые красивые слова в каждом языке. Вспыхнул бурный спор, а потом они договорились, что представитель каждого народа должен встать и произнести что-нибудь самое значимое из того, что было сочинено на его родном языке. Исландцы оказались единодушны. Храбнхильд, поднявшись, продекламировала поэму — самое красивое произведение исландской литературы за всю ее историю.