После всего, что говорилось у г-жи Тифен, Сильвии невозможно было отступить перед расходом в триста франков. Всю первую неделю она поэтому посвятила столь развлекавшему Пьеретту заказыванию платьев, примерке их, выбору сорочек, кройке нижних юбок, которые шились портнихами, ходившими работать поденно. Пьеретта шить не умела.
— Хорошо же ее воспитывали, нечего сказать! — говорил Рогрон. — Ты, стало быть, кошечка, ничего не умеешь делать?
Пьеретта, умевшая только быть нежной и любить, в ответ по-детски пожимала плечами.
— Что же ты делала в Бретани? — спросил ее Рогрон.
— Играла! — простодушно отвечала она. — И все со мной играли. И бабушка и дед, все мне рассказывали сказки. Ах, они меня очень любили!
— Э! Да ты там жила-прохлаждалась, как сыр в масле каталась, — заметил Рогрон.
Пьеретта не поняла этого ходячего шуточного выражения улицы Сен-Дени и только удивленно раскрыла глаза.
— Глупа, как пень, — сказала Сильвия, обращаясь к мадемуазель Борен, искуснейшей швее в Провене.
— Да ведь она еще маленькая! — ответила мастерица, взглянув на Пьеретту, повернувшую к ней свою хорошенькую лукавую мордочку.
Пьеретта льнула больше к швеям, чем к обоим своим родственникам; она охотно смотрела, как они работают, была с ними мило шаловлива, так и сыпала забавными словечками — цветами детства, которые уже успели робко сникнуть в присутствии Рогрона и Сильвии, любивших внушать своим подчиненным спасительный трепет. Мастерицы были от Пьеретты в восторге. Но, заботясь о нарядах своей кузины, Сильвия не обходилась без жестоких попреков.
— Девчонка влетит нам в копеечку, — говорила она брату, — Да стой же ты, детка, смирно! Ведь это не для меня, а для тебя шьется, черт побери! — твердила она Пьеретте, когда с той снимали мерку.
— Не мешай работать мадемуазель Борен, платить ей придется поденно и не из твоего кармана, — говорила Сильвия, заметив, что девочка о чем-то спрашивает швею.
— Сударыня, — обращалась к Сильвии мадемуазель Борен, — нужно ли здесь прошить стежкой?
— Да, да, шейте покрепче, у меня нет ни малейшей охоты то и дело заказывать такое приданое.
С нарядами кузины повторилась та же история, что и с отделкой дома. Пьеретту решили одеть не хуже девочки г-жи Гарслан. Ей купили модные коричневые башмачки со шнуровкой, как у маленькой Тифен; тончайшие бумажные чулки, корсет из лучшей мастерской, голубое репсовое платье, красивую пелерину, подбитую белой тафтой, — все с той же целью — перещеголять дочь г-жи Жюльяр-младшей. И белье должно было соответствовать платью, — так опасалась Сильвия острого взгляда мамаш и их придирчивого осмотра. Пьеретте сшили хорошенькие мадаполамовые сорочки. Мадемуазель Борен сообщила, что дочки супрефекта носят панталоны из бумажной ткани с вышитыми оборочками — последний крик моды. Пьеретте тоже сделали панталоны с оборочками. Для нее заказали прелестный синий бархатный капор на белом шелку, точно такой же, как у маленькой Мартене. Словом, она стала самой очаровательной девочкой во всем Провене. В воскресенье после обедни, по выходе из церкви, все дамы целовали ее. Госпожи Тифен, Гарслан, Галардон, Офре, Лесур, Мартене, Гепен, Жюльяр без ума были от прелестной бретоночки. Этот успех льстил самолюбию старухи Сильвии, которая благотворительствовала из тщеславия, а вовсе не из добрых чувств к Пьеретте. Но Сильвия должна была в конце концов почувствовать себя задетой успехом кузины, и вот из-за чего: то и дело ее просили отпустить Пьеретту в гости, и она отпускала ее из желания похвастать своей воспитанницей перед провенскими дамами. Пьеретту звали на детские обеды или поиграть с детьми. Она пользовалась несравненно большим успехом, чем сами Рогроны. Видя, что все приглашают Пьеретту к себе, а к ним, Рогронам, никто не ходит, Сильвия обиделась. Простодушная девочка не скрывала, как много удовольствия получала она в домах г-жи Тифен, Мартене, Галардон, Жюльяр, Лесур, Офре, Гарслан, которые были так приветливы, так не похожи на ее придирчивых родственников. Мать радовалась бы радости своего дитяти, но Рогроны взяли в свой дом Пьеретту, думая не о ней, а только о себе: ими руководили отнюдь не родительские чувства, а гнусное себялюбие и своего рода эксплуататорский торгашеский расчет.