— На ком же это? — спросил Рогрон.
— Да на этой старой колдунье учительнице! — воскликнул, поглаживая седые усы, старый полковник.
— В первый раз слышу, — ответил простак Рогрон. Столь непорочная дева, как Сильвия, должна была преуспевать в деле спасения своей души. Влияние священника в этом доме должно было, несомненно, усилиться, ибо шло оно через Сильвию, а брат во всем ее слушался. Оба либерала не на шутку — и не без основания — испугались, сообразив, что если священник решил выдать сестру свою замуж за Рогрона — брак гораздо более приемлемый, чем женитьба полковника на Сильвии, — он направит Сильвию на путь благочестия и внушит ей мысль отдать Пьеретту в монастырь. Полтора года усилий, низостей и лести оказались бы, таким образом, потраченными впустую. Вина и Гуро охватила глухая, яростная злоба против священника и его сестры; но они понимали, что необходимо жить с ними в ладу, дабы иметь возможность следить за каждым их шагом. Абер и сестра его, игравшие в вист и бостон, являлись к Рогронам каждый вечер. Такое усердие заставило и соперников их участить посещения. Стряпчий и полковник почувствовали, что столкнулись с противником, не уступавшим им в силе; то же почувствовали и мадемуазель Абер с братом. И это было уже началом борьбы. Полковник давал вкусить Сильвии неожиданную радость — сознание того, что кто-то добивается ее руки, и в конце концов она стала видеть в Гуро достойного ее человека; а мадемуазель Абер обволакивала бывшего галантерейщика, словно ватой, своим вниманием, речами и взглядами. В данном случае противники не могли задать себе мудрый вопрос высшей политики: «Не поделить ли?» Каждому нужно было целиком завладеть добычей. Впрочем, две хитрые лисицы ив проввнской оппозиции — оппозиции усиливающейся — допустили ошибку, возомнив себя сильнее церковников: они решились на первый выстрел. Вина, в котором крючковатые пальцы личного интереса расшевелили забытую было признательность, отправился в Труа за мадемуазель Шаржбеф и ее матерью. У этих женщин было около двух тысяч ливров ренты, и они кое-как перебивались у себя в Труа. Мадемуазель Батильда де Шаржбеф была одним из тех великолепных созданий, которые верят в брак по любви и лишь к двадцати пяти годам, оставаясь в девицах, меняют свои взгляды. Винэ сумел убедить г-жу де Шаржбеф, чтобы она присоединила свои две тысячи франков к тем трем тысячам, которые стал зарабатывать он сам после открытия газеты; тогда они заживут одной семьей в Провене, где Батильда, по его словам, женит на себе некоего глупца, по фамилии Рогрон, и, при своем уме, сможет соперничать с г-жой Тифен. Объединение стряпчего Винэ с матерью и дочерью де Шаржбеф на почве хозяйственных интересов и политических взглядов необычайно укрепило либеральную партию. Но оно повергло в ужас провенскую аристократию и партию Тифенов. Г-жа де Бресте, в отчаянии от того, что две высокородные дамы впали в такое заблуждение, пригласила их к себе. Она оплакивала ошибку роялистов и негодовала на дворян Труа, узнав, в каком положении были мать и дочь.
— Как! Неужели же не нашлось пожилого дворянина, чтобы жениться на этой милой крошке, словно созданной для того, чтобы быть хозяйкой замка? — говорила она. — Ей дали засидеться в девушках, и вот она готова броситься на шею какому-то Рогрону.
Графиня подняла на ноги весь департамент, но не нашла ни одного дворянина, согласного жениться на девушке, у матери которой было всего лишь две тысячи франков ренты. Поисками этого неизвестного — правда, слишком поздно — занялись также супрефект и партия Тифенов. Г-жа де Бресте клеймила пагубный для Франции эгоизм, плод материализма и узаконенной власти денег: знатность уже — ничто! красота — ничто! какие-то Рогроны, Винэ вступают в борьбу с королей Франции!
У Батильды де Шаржбеф над ее соперницей было неоспоримое преимущество и в красоте и в нарядах. Она была ослепительно бела; в двадцать пять лет ее развившиеся плечи, ее прекрасные формы приобрели чудесную округлость. Стройная шея, точеные ноги и руки, роскошные волосы восхитительного белокурого цвета, прелесть улыбки, благородная форма хорошо посаженной головы, овал лица, красивые глаза, красиво изваянный лоб, еще не потерявшая гибкости талия и воспитанность, сквозившая в каждом движении, — все в ней было гармонично. У нее были изящные ручки, узкая ступня. Цветущий вид придавал ей, быть может, сходство с красивой служанкой из харчевни, «но Рогрону это не должно казаться недостатком», — говорила прекрасная г-жа Тифен. В первый раз мадемуазель де Шаржбеф явилась в очень простом наряде. Коричневое Мериносовое платье с зеленой вышивкой фестонами было сильно открыто, но плечи, спину и грудь прикрывала тюлевая косынка, натянутая под корсажем шнурками и, несмотря на аграф, слегка приоткрывавшаяся спереди. Прелести Батильды казались под этой прозрачной сеткой еще соблазнительней и кокетливей. Она сбросила шаль, сняла бархатную шляпу, открыв при этом свои хорошенькие ушки, украшенные золотыми серьгами с подвесками. На шее у нее был маленький крестик, и бархотка выделялась на ней, как черное кольцо, которым причудница природа украшает хвост белой ангорской кошки. Ей знакомы были все уловки девиц на выданье: она поднимала руки, поправляя без всякой нужды свои локоны, просила ослепленного Рогрона пристегнуть ей манжетку, на что несчастный отвечал невежливым отказом, стараясь скрыть свое волнение под видимостью полного равнодушия. Робкая любовь галантерейщика — единственная, которую суждено было испытать ему за всю жизнь, — проявлениями своими походила на ненависть. На этот обман поддались Сильвия и Селеста Абер, но отнюдь не стряпчий, человек выдающийся по своей проницательности среди этого тупоголового общества и встретивший единственного соперника в лице священника, ибо полковник давно уже был с ним в союзе.