Если для Пьеретты в нем воплощались Бретань и счастливое детство, то для него вся жизнь была в Пьеретте. Бриго было шестнадцать лет, и он еще не умел ни рисовать, ни начертить какой-нибудь карниз в разрезе; он еще очень многого не знал; но, работая сдельно, он зарабатывал уже до четырех — пяти франков в день. Значит, он мог остаться в Провене и поступить в обучение к лучшему местному столяру, чтобы находиться всегда вблизи Пьеретты и охранять ее. Бриго не колеблясь принял это решение. Он поспешил в Париж, взял расчет, забрал свою рабочую книжку, пожитки и инструменты. Спустя три дня он был уже подмастерьем у Фраппье, лучшего столяра в Провене. Работящие, степенные подмастерья, не буяны и не любители кабаков — поистине редкость, и хозяева дорожили таким юношей, как Бриго. Чтобы закончить историю водворения бретонца в Провене, скажем только, что через две недели он был уже старшим подмастерьем, получал стол и квартиру у Фраппье, который обучил его черчению и расчетам. Этот столяр жил на Большой улице, в каких-нибудь ста шагах от продолговатой маленькой площади, в конце которой находился дом Рогронов. Бриго затаил любовь в глубине сердца и не совершил ни малейшей неосторожности. Он выведал у г-жи Фраппье историю Рогронов; она рассказала ему, каким путем старый трактирщик ухитрился завладеть наследством старика Офре. Бриго получил также сведения о характере галантерейщика Рогрона и его сестры. Он встретил как-то утром на рынке Пьеретту с Сильвией и внутренне содрогнулся, заметив, что девочка тащит тяжелую корзину с провизией. В воскресенье, чтобы посмотреть на Пьеретту, он пошел в церковь и увидел там маленькую бретонку в праздничном наряде. Тут только Бриго понял впервые, что Пьеретта была мадемуазель Лоррен. Пьеретта заметила своего друга, но тайком подала ему знак, чтобы он продолжал тщательно скрываться. Ее выразительный жест был не менее красноречив, чем тот, что обратил его в бегство две недели тому назад Какое же состояние он должен нажить за десять лет, чтобы жениться на своей маленькой подруге, — ведь она получит в наследство от Рогронов дом, сто арпанов земли и двенадцать тысяч франков ренты, не считая того, что они скопят за эти годы! Упорный бретонец не хотел пытать счастья, не вооружившись сперва недостающими ему знаниями. Пока речь шла только о теории — безразлично было, обучаться ли в Париже или в Провене, и он предпочитал оставаться подле Пьеретты; он хотел к тому же поделиться с ней своими планами и сказать ей, что она всегда может рассчитывать на его защиту. Наконец он просто не в силах был расстаться с ней, не проникнув в тайну ее бледности, не поняв, почему даже в глазах — откуда жизнь уходит обычно позже всего — появилось у нее мертвенное выражение, не узнав причины страданий, придававших ей вид существа, обреченного и готового упасть под косой смерти. Два трогательных жеста Пьеретты, отнюдь не отвергавшей его дружбы, но предписывавшей ему величайшую осторожность, наполнили ужасом сердце бретонца. Пьеретта явно приказывала ему не искать с ней свидания и ждать, иначе ей грозит опасность, гибель. Выходя из церкви, она посмотрела на него украдкой, и он заметил, что глаза ее полны слез. Но бретонцу легче было бы найти квадратуру круга, чем догадаться о том, что происходило в доме Рогронов со времени его появления.
С тревожным предчувствием спустилась из своей комнаты Пьеретта в тот день, когда Бриго разбудил ее от утреннего сна, представ перед ней, как сновидение. Если мадемуазель Рогрон встала с постели и открыла окно, значит, она услышала, конечно, песню, эти слова, столь предосудительные для ушей старой девы; но Пьеретта даже и не подозревала, откуда у ее кузины такое проворство. У Сильвии были серьезные основания вскочить и броситься к окну. Уже с неделю как странные секретные дела и жестокие чувства волновали главных действующих лиц салона Рогронов. Этим необычайным событиям, тщательно скрываемым всеми их участниками, суждено было холодной лавиной обрушиться на Пьеретту. Мир тайных побуждений, заслуживающих, пожалуй, названия скверны человеческого сердца, можно обнаружить иной раз и в основе некоторых переворотов — политических, социальных или семейных; но, говоря о нем, следует пояснить, быть может, что алгебраическая его формула, в общем правильная, грешит неточностью. Эти тайные расчеты действуют отнюдь не так грубо, как изображает история. Если передавать все иносказания, ораторские уловки, длительные рассуждения, где ум намеренно затемняет то, что он якобы пытается разъяснить, и где под медоточивыми речами скрываются ядовитейшие умыслы, — потребовалась бы не менее объемистая книга, чем великолепная поэма под заглавием «Кларисса Гарлоу».