Вот и сейчас он пересёк площадь Хусейна и свернул в сторону зелёных ворот и дошёл до древней арки. Его страшные глаза принялись осматривать кучи нищих по сторонам, и облегчение заполнило его сердце; оно было сродни тому чувству, что испытывает господин от осознания своей силы, или торговец, завидя перед собой ходовой товар. Зайта подошёл к тому нищему, что сидел к нему ближе всего, скрестив ноги и опустив голову на плечи и при этом храпел могучим храпом. Зайта на миг остановился возле него, пристально вглядываясь, словно проверяя, спит ли он на самом деле или только притворяется, затем пнул его взъерошенную голову, и тот проснулся без всякого страха, словно его разбудили приятные на ощупь муравьи. Нищий с трудом поднял голову, почёсывая веки и спину ногтями, и взгляд его наконец застыл на силуэте, наблюдавшем за ним. Он таращился на него некоторое время, и несмотря на свою слепоту, тут же узнал его. Вздохнув так, что из груди его послышался голос, напоминавший порыв ветра, и положив руку в нагрудный карман, он вытащил оттуда мелкую монету и положил в ладонь Зайты. Зайта перешёл к следующему нищему, затем ещё к одному, и ещё, пока не обошёл по очереди всех попрошаек, располагавшихся по одну сторону арки, после чего направился в другую её сторону. Потом он пошёл в переулки и близлежащие аллеи, что окружали соборную мечеть, не пропустив ни одного нищего. При всём своём рвении в получении ежедневной выручки он не забывал и о долге — заботе об увечьях собственного производства. Иногда он спрашивал: «Ну как твоя слепота, такой-то?» или «Как твоя хромота, такой-то?», на что ему отвечали: «Слава Богу, слава Богу!»
Зайта обошёл мечеть с другой стороны и по пути купил хлеба, кунжутной халвы и табака, и вернулся в Мидак. Стояла гробовая тишина, прерываемая лишь время от времени смехом или кашлем, что доносились с крыши дома Ридвана Аль-Хусейни, где собралась компания учителя Кирши для потребления опиума… Зайта с превеликой осторожностью пересёк порог пекарни, чтобы не разбудить спящую пару, беззвучно открыл свою деревянную дверцу и так же тихо закрыл её… Его замусоренная каморка не была сейчас такой же тёмной как тогда, когда он оставил её, и не была пустой. В ней горел светильник, а на полу сидело трое мужчин. Зайта медленно прошёл мимо них — их присутствие не удивило его и не встревожило. Он внимательно поглядел на них своими сверкающими глазами и узнал среди них доктора Буши. Все трое поднялись перед ним, и доктор Буши, приветливо поприветствовав Зайту, заговорил:
— Тут двое бедных людей попросили меня о заступничестве перед вами…
Зайта с притворным равнодушием и скукой спросил:
— В такой-то час, доктор?
Доктор положил ему руку на плечо и ответил:
— Ночь — это завеса, а Господь наш предписал укрытие!
Вздохнув, Зайта сказал:
— Но я сейчас устал..!
Буши умоляющим тоном попросил:
— Но вы меня никогда не подводили.
Тут оба мужчины принялись упрашивать и умолять Зайту, и тот сделал вид, что вынужден покориться. Он положил продукты и табак на полку и встал перед ними, внимательно и спокойно вглядываясь в них. Затем вперился глазами в самого рослого из них двоих — крепкого гиганта — и удивился его внешности:
— Ты просто мул, не больше и не меньше. Почему ты хочешь заниматься попрошайничеством?!
Разбитым голосом тот ответил:
— Мне никогда не везло ни в одной работе, я много занятий перепробовал, даже был нищим, но мне не суждено было преуспеть: судьба моя такая, невезуха. Да и ум мой никуда не годится — я ничего не понимаю и ничего у меня не выходит…
Пристально поглядев на него, Зайта сказал:
— Тогда ты должен был родиться богачом…
Однако до посетителя не дошёл его намёк, и он принялся играть на жалости Зайты, притворно плача и обращаясь к нему слабеющим голосом:
— Я повсюду потерпел неудачу, даже когда был нищим, не смог вымолить подаяния ни у одного милосердного человека. Все мне говорили: «Ты сильный, и должен работать». Почему меня прогоняют и оскорбляют? Не понимаю, почему?!