Она отошла от него в сторону, не проронив ни слова. Однако он следовал за ней с той же улыбкой на губах, а затем спросил:
— Почему ты не разговариваешь со мной, Тити?
Тити!! Это что — ласкательное имя?… Мать звала её Хамадмад, если хотела приласкать её, а это что ещё за Тити?!… Она недоверчиво посмотрела на него и пробормотала:
— Тити!
Беря её ладони в свои и покрывая их поцелуями, он ответил:
— Это твоё новое имя! Выучи его наизусть и забудь своё старое — Хамида — его больше не существует в помине!… Имя, дорогая моя, не пустяк какой-нибудь, которому не придают веса, оно достойно всего, и весь мир есть ни что иное, как имена…
Она поняла, что её имя, как старую поношенную одежду следует выкинуть и предать земле забвения, и в том не было ничего плохого, равно как и в том, что на улице Шариф Паша её не должны были звать так же, как и в переулке Мидак. Помимо этого, она испытывала глубокое ощущение, не лишённое опасений и тревоги, — что связи с прошлым отныне оборваны, а значит, ни к чему ей оставаться с прежним именем!
Но вот бы поменять ей также свои руки на новые, красивые — как у него, да и голос — высокий и грубый до вульгарности и безобразия — сменить на тонкий и мелодичный. Однако с чего это он выбрал ей такое странное имя?!… Она не сдержалась и с недоверием спросила:
— Это странное имя, оно не имеет никакого смысла…
Он засмеялся:
— Это красивое имя. Красота его в том, что оно не имеет смысла. А имя, которое не имеет смысла, может иметь любой смысл. Более того, это одно из древнейших имён, которое своим очарованием раскроет двери англичанам и американцам, которым будет легко произносить его своими кривыми языками.
В глазах её бродил недоумённый взгляд, близкий к подозрению и говорившей о том, что она готова проявить упрямство и наброситься на него. Он мягко улыбнулся и продолжил:
— Дорогая Тити… Успокойся, ты обо всём узнаешь в своё время. Разве тебе не известно, что уже завтра ты станешь обладательницей ослепительной красоты, знаменитостью?… Таким чудом ты будешь обязана этому дому. Или ты полагаешь, что с небес сыпется золото и алмазы?… Нет, моя дорогая, в наши дни с небес сыпятся только осколки снарядов. А теперь подготовься встретиться с портнихой. Однако извини меня, я вспомнил одно важное дело — что следует тебя отвести в мою школу — я там инспектор, дорогая моя, а не сутенёр, как ты вчера назвала меня. Надень эту накидку и эти туфли…
Он подошёл к туалетному столику и принёс жёлтый шарообразный флакон с металлическим ободком, к которому была присоединена красная резиновая трубочка. Направив его в её сторону, он нажал на трубочку, выпустив ей в лицо чистую благоухающую жидкость. Поначалу она задрожала и всхлипнула, затем покорилась аромату с каким-то изумлением и облегчением. Он сам надел на неё накидку и поднёс туфли, в которые она обулась. Взяв её под руку, он проводил её в другую комнату, а оттуда — в прихожую. Вместе они направились к первой двери справа, и он предусмотрительно сказал:
— Смотри, не проявляй стыдливости или страха… Я же знаю, что ты отважная и не пасуешь ни перед чем…
Это предупреждение подействовало на неё, приведя в чувства, и она бросила на него резкий взгляд, равнодушно подняв голову. Он улыбнулся:
— Это первый класс в школе… Класс арабского танца…
Он открыл дверь и они вошли. Она увидела перед собой прелестную среднего размера комнату с гладким деревянным полом, почти пустую, если бы не несколько стульев, сложенных один на другой справа, да большой стенд в дальнем углу. Две девушки сидели рядом на двух стульях, а в центре стоял юноша в белом тонком шёлковом джильбабе с поясом. Головы всех присутствующих развернулись в сторону вновь пришедших, а губы раздвинулись в приветственной улыбке. Фарадж Ибрахим твёрдым тоном, указывающим, что он и впрямь был там хозяином, произнёс:
— Доброе утро… Это моя подруга Тити…
Девушки кивнули в знак приветствия, а юноша жеманным изнеженным голосом произнёс:
— Добро пожаловать, сестрица.
Тити ответила на приветствие с некоторым смущением, бросив долгий взгляд на странного юношу — хотя ему минимум было лет тридцать, но выглядел он куда моложе: простые черты, подведённые сурьмой глаза, накрашенное как у женщин лицо — подводка, румяна, пудра, блестящие от вазелина курчавые волосы. Ибрахим Фарадж улыбнулся и представил его:
— Сусу, учитель танцев.
Сусу словно бы хотел представиться ей по-своему, каким-то особенным образом, и указал на двух девушек, что сидели рядом, подмигнув им: и те сразу же начали аплодировать в унисон. И учитель стремительно пустился в пляс, легко и мягко извиваясь, словно змея. Движения его тела вызывали изумление, как будто у него не было ни костей, ни суставов, или скорее, как если бы оно было куском наэлектризованной резины. Всё в нём тряслось без остановки: зад…, поясница…, грудь…, шея…, лоб… Он бросал жеманный потупленный взгляд, показывая золотые зубы, когда раскрывал рот в бесстыдной улыбке. Затем он резко затрясся, завершив на этом своё танцевальное выступление, и выпрямил спину. Обе девушки прекратили хлопать в ладоши. Сусу не собирался танцевать, просто исполнив перед гостьей танец, он хотел поприветствовать её по-особенному. Обратившись к Ибрахиму Фараджу, он спросил его: