Переулок
Дополнение №2 из отчета психиатров по делу И. Н. Николаева. Архив текущих дел, прокуратура. Только для служебного пользования.
Меня зовут Игорь Николаев. Нет, я не буду предлагать вам выпить за любовь, поскольку не имею к отечественной эстраде никакого отношения. Зато, если верить родителям, я родственник небезызвестного психиатра Николаева, чего-то там написавшего про онейроидную шизофрению. Я нахожу в этом некий инфернальный юмор. Мне двадцать девять лет. В настоящее время я нахожусь в Третьей харьковской областной психиатрической больнице, которую местные жители по старинке называют «пятнадцатой дуркой». В моей палате есть стол, стул и кровать. На столе - тетрадь и ручка, закатанная в мягкую резину, что по местным меркам - большая привилегия. Ручку и тетрадь дал мне мой лечащий врач. Он считает, что изложив на бумаге свою историю, я смогу, как он выражается, «систематизировать свои мысли». Не думаю, что у меня есть желание систематизировать вообще что-либо, но за это мне пообещали разрешить курить прямо в палате и избавить от ежедневных прогулок во дворе. Без сигарет я особо не страдаю, но не выходить на улицу - моя розовая мечта. И две дополнительные решетки на окнах. И круглосуточное наблюдение. И... Черт. Галоперидол действует так: сначала во рту и в горле появляется мерзкий маслянистый привкус, словно ты неудачно открыл зубами пузырек с глицерином. Затем пространство внутри твоей головы становится как бы двумерным: мысли плоские, память плоская, все плоское. Эмоции... Эмоций нет никаких. Кроме одной: огромного, удушающего, всеобъемлющего отвращения к себе, жизни и реальности как таковой. Хочется кого-то убить, но лень. Черт-черт-черт. Запомнить: отвращение бывает также: неописуемым, чудовищным, гадливым (или гадким?), обволакивающим, невыносимым. Записать: совсем необязательно забивать острые металлические предметы в глазную орбиту и сверлить череп, поскольку лоботомия давно стала химической. Так. Проехали. С момента последней записи на этом листке прошло восемь часов и действие лекарства (лекарства, ну да) уже практически сошло на «нет». За окном темно, но свет в палате не выключили. Это хорошо, и, думаю, без главврача тут не обошлось. Наверняка он нашел мои записи и распорядился «не мешать». Дьявол, даже живот заболел. Ничего, смех продлевает жизнь. Итак, мне двадцать девять лет. В Харькове я живу лет пять, но родился и вырос в Москве. Когда моя бабка по материнской линии, отдав богу душу оставила мне квартиру в центре Первой Столицы, я решил, что продав свою московскую «двушку» и переехав в большой, но гораздо более либеральный в смысле цен Харьков смогу безбедно существовать, не особо при этом напрягаясь. Так оно и вышло, но я не намерен утомлять вас тонкостями купли-продажи недвижимости и своего повседневного быта. Скажу только, что риэлторы содрали с меня возмутительно дорого. По образованию я юрист, а по профессии... Блин, вот тут мне бы очень хотелось написать пафосное «детектив», но будем откровенны: оформить частную практику такого рода в наших палестинах... нет, не то чтобы невозможно. Но денег на взятки у меня просто не хватило бы, поэтому на моей вывеске красуется более скромное «Частный сыск». Для смеху: ко всему прочему это еще и название зарегистрированного предприятия. То есть я - ЧП «Частный сыск». Согласно документам я занимаюсь студийной фотографией. Нет, в каждой шутке, как известно, есть доля шутки, и я действительно занимаюсь студийной фотографией в том смысле, что весь мир театр и все такое. Моя работа: полулегальный «сбор информации о физических лицах без их ведома», попросту говоря, слежка. Я слежу за женами, изменяющими мужьям и мужьями, изменяющими женам. Если у тех, за кем я слежу, действительно есть любовник/любовница, но есть также и деньги, то они могут спокойно ходить налево и дальше. Я слежу за подростками, родители которых думают, что те принимают наркотики, и если у подростков есть деньги, то они продолжают принимать наркотики с чистой совестью. Не брезгую я и шантажом. Вы не поверите, но мое предприятие приносит доход. И это невзирая на то, что мне, понятно, приходится делиться, а плачу я не только ментам, что меня «крышуют». У меня есть человек, который, при необходимости, проверит вашу электронную почту и есть приятель, который предоставит мне распечатки ваших телефонных разговоров. Есть даже тот, кто в ваше отсутствие проверит вашу квартиру, но здесь я, по понятным причинам, не стану вдаваться в подробности. Моя контора находится на улице Короленко, недалеко от Государственной научной библиотеки. Чтобы ее найти, нужно встать спиной к Московскому проспекту и свернуть за угол дома №10, как раз там, где заканчивается брусчатка. Я очень мало плачу за аренду, поскольку здание, где я снимаю офис, находится в аварийном состоянии, а вскоре и вовсе будет снято с муниципального учета. А-а-а, вот же черт... Короче: сейчас я вплотную приближаюсь к тому, о чем, собственно, и хотят прочесть мои врачи. Не уверен, что у меня получится изложить все последовательно и связно, поскольку рассказать об этом, например, устно у меня никогда не получалось. Почему? Ну, я начинал плакать. Впадал в истерику. Иногда ломал мебель, хотя, по-моему, разбить стекло в шкафу - еще не значит что-то «сломать». После этого мне делали разные уколы, чему я не сопротивлялся - после лекарств всегда становится лучше, но рассказать что-либо уже невозможно. Поэтому заранее прошу возможных читателей простить меня за стиль: я стану излагать события в той последовательности, в которой воспоминания о них будут приходить мне в голову. Не исключены также пространные комментарии, но это, скорее, в целях самоуспокоения. Итак, события, что в итоге привели меня в дурдом (и я считаю, что мне еще крупно повезло), начались около девяти часов вечера 2 декабря 2015-го года. В тот день я собирался уйти домой пораньше, но с самого утра на улицах города разразился форменный апокалипсис: за несколько часов сумрачный небосвод вывалил на город месячную норму осадков в виде мокрого снега, и дороги, как таковые, перестали существовать. Ди-джей на радио, захлебываясь от восторга, рассказывал, что уже более тридцати машин перевернулись, пятьдесят пять безнадежно завязло в снегу, десять было разбито упавшими деревьями, а большая часть проводов валяется на земле, так что возможны временные перебои с электричеством. Свет то и дело зловеще мигал, и я, опасаясь за электронику, вырубил компьютер, решив, наконец-то, заняться бумажной работой, до которой у меня редко доходили руки. Таким образом, обложившись папками с документами (многие из которых, откровенно говоря, давно пора было пропустить через шредер) и убаюканный монотонным стуком мокрого снега в оконное стекло, я просидел в кабинете до самого вечера. Около восьми, когда буря немного поутихла, я вышел во двор и тут же понял, что вовремя домой сегодня не попаду: снегоочистители, сгребая тяжелую мокрую «кашу» с трассы полностью забаррикадировали подъездную дорожку, а мой старенький «Рено» превратился в огромный сугроб. Плюнув, я вернулся обратно в тепло офиса: разгребать слякотную кучу мне совсем не хотелось. В общем, я сидел в кресле, пил горячий кофе, смотрел девятичасовые новости по маленькому батареечному телевизору и уже был готов вызвать такси, дабы ехать домой, когда дверь кабинета открылась, и в офис вошел человек. ...Тут, пожалуй, стоит сделать первое отступление и объяснить, почему вечерний посетитель с первого взгляда произвел на меня такое сильное впечатление, несмотря на то, что в своей жизни я повидал немало чудиков - забавных и не очень. Занимаясь слежкой очень быстро учишься отмечать особые приметы людей, а человек, шагнувший в мою контору из вечернего бурана, был одной сплошной «особой приметой». Дело было не в его лице - оно-то как раз не произвело на меня особого впечатления. Но - боже мой! - как он был одет! Силы небесные! - клянусь, моя рука сама потянулась к ящику стола, где лежал мой верный «Пентакс» - всегда заряженный и готовый к бою. Представьте себе ковер. Классический советский ковер, лет пятьдесят провисевший на стене, впитавший в себя романтическую пыль хрущевской оттепели и от старости сливающийся с обоями. Представили? Теперь вообразите, что в него замотали человека - в несколько слоев, до тех пор, пока очертания фигуры полностью не скрыл ворсистый тубус. Прорежьте в нем отверстия для рук, пришейте внизу десяток засаленных бархатных кисточек и получите почти идеальное представление о верхней одежде моего гостя. Но это было еще ничего, потому что его ботинки... Э-э-м... Туфли... Хм... Его обувь... В общем, это было что-то невообразимое: сафьяновые (да-да!) башмаки с загнутыми вверх носками расшитые тонкой золотой нитью. Мокрые и грязные, но я готов поставить бриллианты против тухлых яиц, что разглядел среди комьев прилипшего к этим потрясающим шузам снега вышитый лейб «Адидас». Вышитый, Карл! Лицо... Ну, никакое было у него лицо. Обычное. Слегка раскосые глаза казались, скорее, испуганно-прищуренными, а нездоровая желтизна лица навевала мысли не о Японии, а о гепатите в терминальной стадии. Всколоченные черные волосы, тонкие губы, маленькая серьга в ухе - вот и все, за что мог зацепиться взгляд. Тонкие ладони до запястий покрывали мелкие ожоги и капли застывшего свечного воска, а на черных, плохо гнущихся рукавах...