Когда Александре было двенадцать лет, погибли ее родители. Не вернулись из леса с лыжной прогулки. Они отдыхали у дальних родственников в небольшом уральском городке. Каждый день уходили в лес и катались там дотемна, они были заядлыми лыжниками. Александру они оставили у соседки – Лидии Григорьевны, старушки, жившей отдельно от дочери и внуков. Единственные друзья – семейная пара Шамсановых – были в отъезде. У них умерла девяностолетняя бабушка в Казани, и нужно было ехать туда на похороны. Другие соседи были неблагополучными людьми, частенько выпивали и ссорились друг с другом. А этого зимнего отпуска родители ждали так долго… Поэтому было решено – ехать. Они упросили Лидию Григорьевну посидеть с Александрой, оставили ей денег и набили холодильник продуктами. Уезжали они на неделю, и как Александра их ни упрашивала – с собой не взяли. «Ну, па-а-п, – канючила она, – я же хорошо хожу на лыжах. Я вам не помешаю, я не хочу оставаться здесь одна». Голос срывался и готов был перейти в плач, когда отец наклонялся к ней, брал за подбородок и смотрел в глаза.
– Сань, на лыжах ты ходишь просто отлично. Я горжусь тобой. Но взять тебя мы не можем. Никак. И не просись. Мы с мамой будем и так переживать за тебя – как ты. Но ты уже взрослая и справишься без нас эту неделю. Слушайся Лидию Григорьевну, а мы скоро вернемся.
Александра кивала головой, слезы высыхали, так и не успев появиться, но обида внутри жила. И ничего было нельзя с ней поделать.
Александра прекрасно помнила, как она впервые встала на лыжи. Ей было четыре года, они пришли в лес, там отец надел на Александру лыжи, проверил крепления ботинок и встал рядом с ней.
– Сейчас я буду тебя учить, как ходить на лыжах. Но сначала хотел бы сказать несколько слов. Лыжи – это не просто вид спорта, это борьба и покорение стихии. Снега, ветра, самого себя. Ты сливаешься с пространством и становишься его частью…
– Ген, – тихо сказала мать. – Девочка все-таки еще очень мала, нужно ли ей твое объяснение?
– Вера, это не просто нужно, это крайне необходимо. Все, что я скажу ей сейчас, запишется на подкорке мозга; даже если она чего-то и не поймет, позже мои слова всплывут в памяти, и она все осознает по-новому, по-другому.
Александра стояла и чувствовала, как невиданное ранее блаженство проникает в нее. Ослепительно белый снег, такой искристый, холодный и вместе с тем чистый, радостный. И небо, словно умытое снегом, его чистотой и свежестью.
– Лыжи, в отличие от катания на коньках или прыжков, бега с препятствиями и так далее, не скованы никакими границами. Ты паришь свободно, как птица. Только птица летает в небе, а ты – по земле. Запомни, Сань, ты летаешь по земле, и у тебя за спиной вырастают крылья. – И отец раскинул руки, как бы обнимая Саньку, маму, этот день, колко-пушистые елочки вдалеке, солнце, подернутое белесоватой дымкой. – Вот так вот, – и он слегка щелкнул Саньку по носу, – запомнила, дочур?
Санька кивнула. Внутри нее скачет сумасшедшая радость – впереди такой длинный день, который принесет много сюрпризов, много нового вроде катания на лыжах, а вечером они будут смотреть телевизор или рисовать…
– Сначала ты будешь учиться просто ходить на лыжах, не кататься, а именно ходить, чтобы научиться держать равновесие. Аккуратно переступай ногами и иди вперед.
У Саньки от разочарования оттопыривается нижняя губа. Она-то думала, что сейчас она полетит-поскользит по лыжне, как ее родители. А тут – ходить. Она недовольно сопит-пыхтит, но слушается отца, поднимает тяжелую чугунную ногу и выдвигает ее вперед. Лыжа почему-то не слушается ее, скользит, и весь мир оказывается вверх тормашками, а она лежит на земле и ревет от неожиданного падения. Отец рывком приподнимает ее с земли и ставит на ноги.
– Значит, так, запоминаешь первое правило, оно же основное и самое главное: «Капитаны никогда не плачут».
– Ну ты даешь, – смеется мать. – Капитаны – это в море.
– А это что, не море? – и отец обводит рукой белое пространство. – Это тоже море. Снежное море. А ты, Сань, капитан этого моря. И слез у тебя быть не должно, как бы тебе ни было больно, поняла? Это самое первое правило. Повтори.
И Санька громко, раскатисто во весь голос говорит:
– Пр-р-равило пер-р-рвое. Капитаны никогда не плачут!
– Молодец!
И родители заливисто смеются, но маленькая Александра понимает, что они смеются не над ней, а от радости, что они собрались всей семьей, что ребенок уже вырос и со временем станет кататься вместе с ними, что они любят друг друга, любят лыжи, свою дочь Саньку…
– Шишек ты будешь набивать много и падать будешь много. Но будешь подниматься и начинать все сначала. Пока не научишься кататься так, как надо. Ясно? Продолжаем урок…
Санька была упрямой, и она упорно осваивала лыжи. Вставала, делала несколько шагов и падала, снова поднималась, шла и падала и опять вставала…
У нее осталась фотография от того времени: маленький гриб-боровичок в фиолетовом костюмчике стоит на лыжах и улыбается в объектив.
Вскоре отец уже учил ее кататься по-настоящему, по-взрослому…
– Запоминай, Сань. Встаешь на лыжню, ставишь лыжи параллельно друг другу, палки выносишь чуть вперед и, толкнувшись ими, немного продвигаешься вперед. Затем старайся скользить, дополнительно отталкиваясь одной ногой. При этом движение направляй не назад, а вниз. И наконец, отталкивайся ногами попеременно…
Она знала о лыжах все или почти все. Знала стили «классика» и «конек», знала, что такое «дуга лыж» и «зернистость снега»…
К двенадцати годам Александра ходила на лыжах наравне со своими родителями, и отец страшно гордился ею. Говорил, что у нее есть «чувство лыж». Всей семьей каждый выходной они уходили в лес на целый день и катались там до вечера. И она ничуточки не уставала и была готова кататься еще и еще…
Но после гибели родителей она возненавидела лыжи, снег, зиму. И больше не вставала на лыжи. Никогда.
Родители не вернулись из уральского городка, куда они ездили к родственникам. Отец был родом из тех мест. Они сорвались нечаянно в снежную пропасть и погибли.
Санька сидела дома у Лидии Григорьевны и рисовала, когда та вошла в комнату и, вытирая глаза краем фартука, сказала ей об этом. Дальше Александра ничего не помнит. Ни похорон, ни чьих-то объятий и слов утешения, которые были ей не нужны – ведь родителей было не вернуть. Таких радостных, веселых, красивых и сильных. Не вернуть их походов в лес, убегающей вдаль лыжни, которая манила за собой, слепящего ярко-белого пространства, предвкушения долгого дня и такого же долгого вечера…
Все осталось где-то там, а вот где – Санька не знала, какое подобрать этому название, – может быть, в темной каморке, запечатанной на крепкий замок, который уже никогда не открыть.
Наверное, она сошла бы с ума, если бы ее сразу не забрали к себе старые друзья их семьи – Шамсановы. Какое-то время – около двух месяцев она жила в их семье, и та забота, то внимание, которыми они ее окружили, помогли сохранить рассудок и выжить. В семье росла Лилька, почти ровесница Александры – младше ее всего на год. Лиля не отходила от нее ни на шаг, стараясь не оставлять Александру наедине с ее горем и состоянием полной апатии. Мать Лильки Карина старалась накормить Александру повкуснее, но у той кусок не лез в горло. Блюда кавказской, татарской, русской и польской кухни были необыкновенно аппетитны и источали соблазнительные ароматы. Все эти сациви, лобио, пирожки с капустой и мясом, блины, бигусы проплывали мимо глубоко равнодушной к ним Александры, что печалило Карину и ее мать Эву Станиславовну, седоволосую красавицу из знатного польского рода.
Карина, глядя на Александру, часто говорила по-грузински одну фразу. Однажды Александра попросила Лильку перевести. «Не знаю, что будет с этой девочкой дальше, ведь ей совсем не хочется жить» – означали те слова.
И с тех пор каждый раз после этой фразы у Александры в горле вставал комок.
Отец Лильки часто был в командировках, и всем домом заправляли мать и бабушка – Эва Станиславовна…