Кривонещенко и второй, которого, как оказалось, звали Юриком Дорошенко, меня упорно игнорировали, тихо перешёптываясь между собой. Собственно говоря, мне и разговаривать-то сейчас не очень хотелось. Я сидел, как пыльным мешком пристукнутый. Пытался хоть как-то осмыслить случившееся. Перед глазами упорно стояло дядькино молодое лицо, а в башке наращивал обороты бразильский карнавал. Потому как мысли там метались, будто скаженные.
Мое заключение продлилась недолго. Буквально через минут тридцать ситуация снова начала набирать обороты. Неожиданные, надо сказать, обороты.
Когда из «обезьянника», буду называть данное место привычным словом, меня вдруг выдернул дежурный ментёнок и отвёл вот сюда, в кабинет начальника отдела, я сильно напрягся. С хрена ли из троих задержанных выбрали именно мою кандидатуру? Что за очередные сюрпризы? Я ещё от предыдущих не отошёл, куда мне новые «подарочки».
То, что передо мной начальник отдела, говорила табличка, висевшая на двери. Успел прочесть, когда заходил в помещение. И вот теперь этот средних лет мужик с удивительно худым для подобной должности лицом, сидел за столом, глядя на меня с отеческим укором в водянистых, блёклых глазах.
— Скажешь что-то в своё оправдание? — поинтересовался подполковник. — Или так и будем изображать из себя памятник нерукотворный?
То есть, в его понимании мне точно есть что сказать. Ну… В моём, в принципе, тоже. Правда, подозреваю, у нас с ментом очень разнится это «что-что». Хуже того, если я расскажу своё «что-то», меня гарантировано отправят в психушку.
Кстати, когда мы уже оказались в отделе, выяснилось, что в кармане тёплой куртки, а одет я был вполне нормально, по сезону, лежали какие-то документы. Не паспорт, нет. Там был студенческий билет и ещё пропуск. Правда, я не успел рассмотреть фото на студенческом, и куда именно был выписан этот пропуск.
Дежурный ментёнок очень быстро всё экспроприировал. Тогда же впервые я услышал эту дурацкую фамилию — Замирякин. Меня, конечно, данный факт сильно удивил. Но возмущаться вслух я уже не стал. Ибо пока что ни черта непонятно. Да и не самая это большая проблема, левая фамилия. Тут вон покруче факты имеются.
— Константин, что молчишь? — голос подполковника выдернул меня из размышлений.
Я пожал плечами, шагнул вперед и уселся на стул, который находился ровно напротив стола.
Начальник недовольно поджал губы, но замечание не сделал. Странно.
В принципе, сказать подполковнику я мог многое. К примеру, предложить, а не пошли бы все на хрен. Или попросить отвезти меня в больничку к хорошему мозгоправу. Или набрать телефон психушки и попросил увезти туда людей, которые уверены, будто на дворе 1959 год, ибо именно эту дату называл дежурный, когда оформлял всю нашу дружную компанию. Или… Да вариантов на самом деле до чёртиков. Если бы не одно маленькое скромное «но». А, нет! Этих «но» до хрена набралось.
Во-первых, за спиной подполковника на стене висели портреты Ленина и Хрущёва. Ладно, Владимир Ильич, мало ли. В последнее время мы всей страной коллективно затосковали по советскому прошлому.
Однако не могу назвать причину, по которой начальник местного отдела милиции захреначил бы себе на стену Никиту Сергеевича. И кстати, да! Милиции! Вот ещё что. Не полиции, как должно быть по всем законам логики и нынешней реальности. Я своими глазами видел название, когда нас сопроводили в это серое, невзрачное здание, находившееся неподалёку от вокзала.
Теперь вполне понятно стало возмущение того деда в валенках. Странно, как мне ещё рожу не набили за «полицейских». Или куда-нибудь к чекистам не отправили. Наверное, сыграл тот факт, что я в своём поведении действительно больше был похож на психа, чем на какого-то шпиона или врага режима.
То есть, по данному пункту всё подтвердилось. Я реально нахожусь в Советском Союзе, на шестьдесят пять лет назад. Поэтому и дядька такой молодой.
Во-вторых, между вождём мировой революции и генсеком, чуть ниже, болтался календарь, на котором чёрным по белому было написано «24 января 1959 года». Ну, вряд ли менты стали вдруг обладателями шикарного чувства юмора. Да и шуточка такая, на любителя. Вот, пожалуйста, второе подтверждение готово. Я — в прошлом.
В-третьих, и это самое важное, на улице возле отдела остался тусоваться мой родной дядька, который отчего-то вдруг оказался в юном возрасте комсомольца. Я, конечно, слышал, будто мёртвые иной раз являются живым, но, млять, не так же!