Александр Ильич издавна знал секрет красоты этого города: он словно расцветает по утрам, но особенно преображается летними белыми ночами, когда негреющее полуночное солнце заново рождает невиданно широкие улицы, а дома превращает в дворцы. Зимой эта красота недолговечна. Лишь час-два пятнистые от сырости стены домов залиты волшебным светом зари. Кажется, что и нет неукладистых бетонных плит, а светится и живет розовый, изнутри освещенный мрамор. Улица, перечеркнутая синими тенями молодых лиственниц, широка и бесконечна, как проспект.
Город медленно просыпался, не подозревая о преобразившем его чуде. Только несколько рыбаков в негнущихся дохах спешили в бухту — ловить нежную, пахнущую свежим огурцом корюшку, да возле газетного киоска толпились самые заядлые любители свежих новостей.
Александр Ильич на ходу взял несколько газет, пробежал глазами заголовки. Что это? Бросающаяся в глаза шапка: «Каким быть тебе, северный город?» Он начал читать, и улица померкла. Речь шла о проектах, его и Синяева, причем именно от его проекта не оставалось камня на камне. Это был удар.
Александр Ильич по-прежнему шел по улице, направляясь к дому Наташи.
Утренние краски незаметно поблекли. Розовый цвет остался, но стал иным — обычным. И улица сразу сузилась, запетляла между серых от копоти сугробов и оставшихся еще с лета ремонтных колдобин. Только на причудливой башенке дома на главной улице все еще горел отблеск прежнего, алого цвета.
Александр Ильич свернул в знакомый переулок. Со стороны бухты потянул ледяной ветер, он поднял воротник.
Наташа встретила его приветливо и слишком спокойно. Он сразу понял: «Знает. Кто-то успел позвонить». Против ожидания, на ней было простое и скромное платье — синее, в белый горошек, которое очень молодило ее.
— Завтракать будешь? Я вчера такой хорошей колбасы достала — материковской, — сказала она, как ни в чем не бывало, подчеркивая: все, как всегда.
— Ну что ж? Посмотрим, что это за редкость, — в тон ей беспечно ответил он, подумав, однако, что от привычки «доставать» Наташа не отучится никогда.
Завтрак, конечно, был приготовлен на славу, но Александр Ильич заметил, что у нее есть еще какой-то сюрприз: голубые глаза ее блестели, как камешки в сережках, — неглубоким, но ярким блеском. Она чему-то заранее радовалась. Наконец она сказала:
— А теперь отвернись и не поворачивайся, пока не сосчитаю до трех. Ну!
— Зачем это? Что ты еще придумала? — резковато спросил он.
— Вот ты какой;., весь сюрприз испортил… Хорошо, вот смотри: я тебе дубленку достала — прелесть!
— Но я не просил, и мне ничего не надо. Я одет вполне прилично, даже хорошо. И терпеть не могу эти твои доставания!
— Но как же… ведь нигде не купишь… а это так модно, — глаза у Наташи мигом налились слезами, губы обиженно задрожали.
Он на секунду прикрыл глаза: все одно и то же…
— Извини меня. Но мне сейчас не до моды.
— Ты об этой статье? — сразу оживилась она. — А знаешь, я даже рада, что она появилась. Когда мне позвонили…
— Ты… рада?!
— Да, рада, и не смотри на меня так, Пожалуйста. Ну сколько еще можно работать впустую? Ведь у тебя виски седые, а какой ты архитектор? Что у тебя есть? Люди хоть дачи, машины имеют, деньги на книжке, а ты что? Били тебя за твои проекты и будут бить, потому что не умеешь с людьми ладить как надо — и все тут. Может, хоть теперь чему-нибудь научишься…
Он изо всех сил вцепился в спинку стула, пальцы побелели. Нет, так нельзя, еще слово — и он сорвется.
— Давай прекратим этот разговор.
— Что ж, могу и помолчать, — с легкостью согласилась она, — только ты подумай все-таки о себе, пока не поздно.
— Подумаю, не беспокойся.
Наташа искоса глянула, и он сразу понял: сейчас попросит о неприятном.
— Лебедевы нас звали… Да, да, я знаю, ты их не любишь, — опередила она его ответ, — но ведь она — моя начальница, неудобно отказаться…
— Знаешь, я и им и себе буду только в тягость. Пить я не собираюсь.
— Ну, рюмку-то, другую выпьешь, ничего с тобой не сделается, да мы и не будем сидеть долго… А пока, если хочешь, можно к морю прогуляться, погода хорошая, ты же любишь море, и мне полезно. Правда, у моря холодновато сейчас, но все равно… — щебетала Наташа.
— Да, все равно, все — все равно, — машинально повторил он.
— Что ты сказал?
— Ничего. Пойдем к морю.
…То, что он увидел с берега бухты, заставило его мигом забыть обо всем на свете. За ночь то ли ветер, то ли течение оторвало и унесло в открытое море огромное ледяное поле. Только вдоль берега громоздились неровные, выщербленные на стыках торосы. Свободное море синело и серебрилось. Довольно сильный ветер даже ряби не мог поднять на этой, уже как бы и не водяной, а металлической глади. Металл напоминали и сопки, словно выкованные из черненого серебра. Все вокруг холодно сияло и жило своей медлительной, почти неподвластной быстрому человеческому времени жизнью…