Батийна уже видела неминуемую смерть, однако изо всех сил норовила вырвать чумбур из рук мужчины.
— Если вы разбойники, так постыдитесь отнимать коня у женщины! Если же цель у вас другая, меня вы можете убить, по и ваши головы не уцелеют. Скроетесь хотя бы под землю — новая власть все равно вытащит вас за волосы, подниметесь на небо — она и оттуда стянет за ноги.
— Заткнись, сука!
— Пожалейте самих себя, несчастные. Вас науськивают враги… Я не сделала вам ничего дурного.
Откуда-то издалека послышалось что-то похожее на звон колокольчиков: дынг-дынг. Мужчины, кажется, растерялись. Крепко упершись обеими руками в стремена, Батийна потянула к себе чумбур светло-серого. Но в этот миг ее оглушил неимоверный грохот, словно разверзлось небо. В глазах засверкали молнии, в ноздри шибануло запахом крови. Батийна почувствовала, что летит в бездонную пропасть. Наступила ночь для нее.
Понеслась куда-то, словно брошенный с высоты камень, загудело, засвистело у нее в ушах. Впились щупальца спрута, то стискивая ей тело, то разрывая на части. И, не дав опомниться ни Батийне, ни разрывающему ее спруту, тьма поглотила их.
О смерть, бесчувственная смерть! Да, так и есть. Но сколько времени Батийна находится в ее объятиях? Черная бездна то втягивала ее в себя, то раскачивала, как в лодке, то несла по какому-то грязному, зловонному течению, кружила, как щепку в водовороте, то тискала, мяла, колотила чем-то. Батийна рассыпалась, словно кусок глины, без души и без крови. Возможно, в глубине едва тлеющего сознания возникал вопрос: «Что со мной? Куда меня несет?» Подав признаки жизни, Батийна опять впадала в беспамятство, превращалась в бесчувственное тело. И лишь время от времени чуть слышно стонала. «Где это я? Есть ли хоть одна живая душа возле меня? Пить! Пить!» — хотела она попросить, но голоса ее не было слышно.
Время течет.
Повеяло свежестью, в лицо ей брызнули мелкие капли теплого дождя. Словно просыпаясь от глубокого сна, женщина вдруг раскрыла глаза. Засияло голубое небо, заклубились белые, как вата, пышные облака.
«Вот дпво, сон это пли явь?» — не успела подумать Батийна, как опять впала в беспамятство.
Очнувшись после долгих дней забытья, она ясно ощутила, что лежит завернутая в белоснежную простыню. Не слышно звона дынг-дынг.
Над ней стоял неизвестный человек, глядя на нее, как на старую знакомую:
— Опомнись! Приди в себя, дочка!
Человек весь был в белом, как ангел.
«Где я нахожусь? Кто вы?» — вопрошающе посмотрела на него Батийна.
Врач мягко коснулся рукой ее лба.
— Не бойся, дочка. Поправишься.
Как ни силилась Батийна заговорить, язык не слушался.
Ошур ехал молча, все туже натягивая поводья справному, с лоснящимся крупом мулу, да время от времени обливал руганью погонщиков. С потрескавшимися губами, волоча по земле тяжеленные поршни из телячьей кожи, они понимали, что хозяин, привыкший всегда из копейки делать две, злится, потому что опаздывает к базару.
Ороз в уме пробирал Ошура: «Этой жадной собаке не хватает барышей. Ему еще выиграть надо было! Не-ет… Погибну, но ни за что не уступлю ему свою находку — жену. Аллах! Я из тех верных рабов твоих, кому ты посылаешь удачу. Совсем неожиданно вручил ты мне в руки эту женщину на безлюдном перевале. Э, аллах, верни мне ее».
Ошур с Орозом немало порыскали по базарам Кашгара, Ак-Су, Турфана, Андижана, Оша, Намангана; торговали, когда везло в торговле, а то играли вместе, когда начинало больше везти. Вместе кутили и спускали добытое в игорных домах, но каждый мог независимо поставить на кон свою долю барыша и проиграть ее.
Все-таки Ошур чувствовал себя хозяином над Орозом, который считался у него как бы джигитом. Дело в том, что Ороз пристал к Ошуру, сбежав из родных мест после совершения убийства. «Был я львом, точившим зубы на луну, а теперь скорее схож с грифом, зарящимся на мышь!» Ороз, который мог одним ударом свалить с коня сильного джигита, досадовал на судьбу, поставившую его в зависимость от какого-то торговца, которому под стать ездить разве что с бязью и ситцем на муле. Но Ороз не выдавал своих тайных дум. Хитроумно-ловкий, словно первоклассный фокусник, умеющий замазать глаза любому, Ороз считал себя равным Ошуру.
Зуракан не подозревала, что ее сейчас разыграли, как приз в азартной игре. Она беспечно радовалась тому, что спаслась от жадных волков и прибилась к людям. Не имея понятия, о чем договариваются эти двое, Зуракан молилась святому Баабедину за свое избавление и, терпеливо перенося жгучую боль в руке, предвкушала радость: «Скоро-скоро я буду в объятиях отца и матери!» Но стоило вспомнить, как почти голая шагала навстречу мужчинам, у нее загорались щеки. «И-ий, какой срам. Ну что ж, они простят мне. Попадись в такую беду иной мужчина, он выглядел бы, пожалуй, еще хуже».