На лбу у Ошура выступили крупные капли пота. Бородач с волосатыми ручищами посмотрел с вожделением на кипу денег и легким, изящным движением пальцев разбросал по полу четыре альчика.
Он выиграл и этот кон. Как человек, неожиданно набредший на золотой клад, бородач истово, горласто воскликнул:
— Ва! Давай их сюда! — И он опять сгреб все деньги.
Ороз задрожал и свирепо посмотрел на Зуракан:
— Коньяку, жена!
Никто не считал, сколько проиграл Ороз и который раз он просил коньяк. Давно погас очаг, переварилось мясо и остыл бульон в казане. Он совсем забыл об угощении своих «гостей». Словно задыхаясь от жары, он снял с себя пиджак, сбросил рубашку, и, когда ударял увесистым кулаком себе в грудь, видно было, как играют у него запотевшие мускулы. Он угрюмо молчал, точно ему завязали язык. Долго, упорно смотрел то на одного, то на другого игрока и невменяемо кивал головой. А Ошур и краснолицый с курчавой бородой тем сильнее чувствовали себя счастливыми и азартно восхваляли аллаха.
Вдруг Ороз обмяк, беспомощно опустил руки и уставился куда-то мутными глазами.
Екнуло сердце у Зуракан. Забыв гнев и обиду, она бросилась к мужу:
— Что с тобой, а?
Ороз, бессмысленно водя глазами, промычал, словно сумасшедший:
— Ковры, ковры… все барахло, что у меня в доме… все ставлю на кон, Ошур…
Бородач с мохнатыми руками как-то примирительно сказал:
— Опомнитесь, Ороз-аке! Может, прекратим игру?
Зуракан охватило отчаяние. Горько было, что считала этого человека своим мужем, надеялась на него, а сейчас вынуждена угощать обнаглевших пройдох, готовых живьем, кажется, проглотить один другого.
— Ва! Ва! — стонал Ороз.
Вспомнив что-то, он встал на колено и, глядя на Ошура с торжествующим видом, крикнул:
— Жену свою ставлю на кон, жену! Ошур! Если мать родила тебя настоящим мужчиной, ставь на кон все, что ты выиграл сегодня!
— Хватит играть Ороз-аке, — зашумели игроки с показным сочувствием. — Давайте лучше кончать…
Словно желая утолить свою месть, Ошур кивнул:
— Ладно! Пускай по-вашему! Но уж на этот раз, в случае проигрыша, чтоб держать свое слово! Иначе этот кинжал решит нашу тяжбу.
Ошур вытащил кинжал и, подержав в руке, сунул его обратно в ножны.
— Да покарает меня дух игры! — мрачно поклялся Ороз. — Ставлю жену!
— Ладно! Разбрасывай…
Ороз успел только положить четыре альчика себе на ладонь, собираясь их разбросать, как стукнулся головой об пол. Зуракан в ярости рванула к себе конец шырдака из-под сидевших игроков. Все враз покатились по полу.
Зуракан перешагнула через мужа и устремилась к выходу.
— Подлец, забывший свою клятву! Ишь, захотел меня на кон! — громыхала Зуракан. — Проиграл свое поганое добро! Сам становись на кон, если уж такой азартный! А моей чистой душой не дам тебе распоряжаться! Прошли те времена!
Шаймерден, его любимая токол Джипар и сын-баловник Мурза — все трое, обвиняемые в умыкании Чолпон, были взяты под стражу.
Арест отца, матери и брата поразил Барскана, как выстрел. В тот же день, до полупьяна напившись и прицепив к поясу свой именной маузер, он явился к Темирболотову.
— Товарищ Темирболотов, вы должны бы знать меня, как красного командира, пролившего кровь за советскую власть. Более того, вы должны знать меня, как работника ОГПУ, который и сегодня борется с контрабандистами, торгующими опием.
Темирболотов нарочно молчал — дал ему выговориться. «Знает ли он, — обдумывал Темирболотов, — кто у него отец? И кто он сам? Знает ли, что отец его не порвал со старыми своими ухватками?»
— Если сегодня же не освободите моих родителей и моего брата, я напишу в Москву.
— Пишите, ваше дело!
— Что? Думаете, я не могу написать?
— Можете. Если вы на самом деле честный человек, напишите, что ваш отец был зулумом, кровопийцей, а вы сами служили у белых…
— Ложь! — вскочил Барскан. — Не служил я у белых, не защищал белого царя. Я…
— Садитесь! — И Темирболотов пристукнул карандашом по столу. — Если вы скроете, что ваш отец мечтает вернуть феодальные порядки, что даже при советской власти он потворствует краже малолетних дочерей у бедняков, выступает против закона, то мы ни на йоту в дальнейшем не будем верить вам.
Из приемной шумно ввалился в кабинет Джусуп с завязанной головой. Взглянув на Барскана, потом на Темирболотова, он, чуть не плача, пожаловался:
— Аксакал, братья и сородичи Шаймердена вчера окружили наш аил и многих избили. А дехканин Барман, — он доводится дальним родственником старику Байтереку, — лежит без сознания. Сам я еле-еле спасся. «Ишь ты, — грозят мне, — секретарь Союза кошчи. Как ты посмел выдать нашего аксакала? Тебе что, не известно, кто такой Шаймерден и его сын Барскан?» Они душили меня и ударили камнем по голове.