Барскан заерзал на месте, собираясь уйти, но Темирболотов его остановил:
— Напиши еще, о чем здесь доложил этот избитый бедняк. Напиши, что ты не красный командир, служивший советской власти, не работник ОГПУ, а сын феодала, который по-прежнему насильничает в аилах. Не скрывай своего происхождения. Если ты честный человек, признайся в тех преступлениях, которые совершает твой отец. Напиши, что ты сам накажешь тех, кто напал на бедняцкий аил. — Темирболотов погрозил пальцем; — Если же будешь упорствовать, то мы не посмотрим, что ты красный командир, и привлечем к законной ответственности тебя и твоих родственников, которые, полагаясь на тебя, нарушают революционный порядок. Запомни это и левым и правым ухом!
Прошло несколько месяцев.
Джусуп лежал в больнице, пока не зажила рана на голове. Батийна и Валентина не раз навещали его.
За эти несколько месяцев джигит сильно сдал, побледнели когда-то красные щеки, остался едва заметный румянец на скулах, поблекли губы. Но настроение было ничуть не омраченное, если судить по его сияющим озорным глазам, в которых светилась явная нежность к Батийне.
Еще в тот год, когда Батийна ездила по аилам Длинного Кунгея, выступая с речами о свободе женщин и девушек, она приглянулась Джусупу. Но Джусуп был слишком робок и считал себя во всех отношениях недостойным смелой, решительной женщины-начальницы. Он шептал ей издали ласковые слова, но близко подойти к ней не хватало духа. Наедине, тайно Джусуп загорался страстью, еще и еще вспоминал карие задумчивые глаза, порывистые движения, строгую походку. Джусуп не придавал особого значения тому, что Батийна старше его на девять лет и что она немало перевидавшая и испытавшая женщина.
Батийна продолжала дружить с Валентиной Копыловой. Однажды она рассказала ей об Абыле, о их любви.
— Эх, дорогая Батийна! — Валентина вздохнула. — Как людские судьбы схожи! У меня тоже была несчастной первая любовь. Его звали Владимиром. Он любил меня. Мы думали, вот-вот поженимся. Помнишь, я тебе рассказывала о мятеже? Володя был в отряде Темирболотова. Его и двух красноармейцев белые заманили в ловушку. Отрезали им носы, уши. Потом… Потом сожгли живьем… Вскоре я поступила в отряд вместо Володи. — Помолчав, Валентина сказала: — Я решила посвятить себя мужскому, солдатскому делу. Личная жизнь мне не нужна…
Прошла зима.
К Валентине, которая не признавала права на личную жизнь, все же стал приходить из солдатской казармы молодой командир в длинной шинели, в островерхом сером шлеме. Чуть суровый, всегда задумчивый, говорил он мало, но улыбка его очень красила. Тоже Владимир. Оставив Батийну одну, они уходили куда-то. Так жизнь управляла ими, вела их за собой. А разве Батийна не говорила, что пронесет через всю свою жизнь образ Абыла и никогда не пойдет в объятия другого мужчины?
О всегда сложная, таинственная, тревожная, скупая и в тоже время щедрая, великодушная, могучая жизнь! Твое величие, твоя скупость, твоя неисчерпаемая щедрость толкают все живое бороться за существование, тянуться к теплу, к счастью…
Человеческая жизнь, словно родник, бьющий из-под скалы, незаметно для самой себя, часто меняет свое русло, то журча тонкой медленной струей, то несясь бурливой рекой. То могуча она, то бессильна… Батийна чувствовала, хотя и не смела себе в этом признаться: «Да, рановато решила, что проживу жизнь одна, вечно неся в сердце образ Абыла».
Батийну затронули письма Джусупа.
«Аяш, вы не считайте меня зеленым юнцом. Я рано остался без родителей и тоже хлебнул горя. Нет нужды подробно говорить… Кто согласился бы отдать свою дочь за меня замуж в те времена, когда за невесту надо было платить калым? Родственники порешили оженить меня на овдовевшей джене, хотя я всеми силами этому противился. Мы с ней обоюдно уступали, терпели друг друга, но огня любви между нами не было. Наверное, из-за того, что в молодости я пережил горечь сиротства и бедности, стал я очень быстро стариться… Вы тоже немало испытали.
Батийна, я влюбился в ваш характер, он очень близок к мужскому. Давайте соединим наши жизни. Не отвергайте меня. У меня есть думка учиться в городе. Так что буду рядом».
— Бедный парень… Пишет, что влюбился… Но осталось ли во мне, непутевой, хоть щепотка огня, чтобы согреть его сердце? — бормотала Батийна, улыбаясь уголками губ. — Я назвала себя непутевой. Что во мне осталось от женщины? Даже Джусуп любит во мне мужской характер… О бедный джигит, сбившийся с толку! Зачем я ему нужна? Кажется, не смогу я стать ни женой, ни матерью его детей… Никогда уже не смогу!