— Остановитесь! — завопил Андрюша. — Немедленно остановитесь!
Машина судорожно дернулась, тормозя. Дверца кабины распахнулась, оттуда высунулось розовой луной злое лицо Васи.
— Чего еще? — спросил он.
— Наш юный друг, — разъяснил Эдуард, — увидел достопримечательность.
Андрюша, прижимая к животу камеру, перемахнул через борт грузовика.
— Ехать надо, — сказал Василий. — Темно будет.
— Ничего, — возразил Эдуард Олегович. — Объявляем пятиминутный привал на свежем воздухе. Вениамин, рекомендую провести повторную очистку лица в этом изумительном ручье.
Вениамин покорно спустился к ручью. Эдуард подал руку Элле, помогая выйти из кабины. Василий сидел за рулем и глядел вперед. Андрюша кружил по мосту, под мостом, вокруг моста, выискивая точки для съемки.
— Откуда это могло произойти? — крикнул Андрюша.
— С дореволюционных времен, — сказал Эдуард. — В литературе об этом сведений мне не удалось отыскать.
— Очень похоже на восемнадцатый век, — сказала Элла Степановна, поглаживая льва по озлобленной морде. — Наивно и провинциально.
— Здесь и была провинция, — согласился Эдуард. — Может быть, сам Полуехтов поставил.
— Кстати, кто такой этот Полуехтов? Почему деревня ваша так странно называется?
— Местный помещик, майор, — сказал Эдуард. — О нем ходит множество сказок.
Вениамин вернулся от ручья.
— Великолепно, замечательно, — обрадовался Эдуард. — Лучше, намного лучше.
— Еще сорок ручьев, — сообщил Андрюша, перематывая пленку, — и можно выпускать в свет.
Когда поехали дальше, Василий, который раньше упрямо молчал и даже не глядел на Эллу Степановну, вдруг обернулся к ней и сказал:
— Он не просто майор, а секунд-майор.
— Вы о ком? — спросила Элла.
— О Полуехтове, о ком же еще? У нас полдеревни Полуехтовы.
— А давно он жил?
— До революции.
— У вас сохранились старожилы? — спросила Элла, которая любила работать со старожилами.
— Есть один, который помнит, — сказал Василий. — Только не станет он с вами говорить.
— Переубедим, — возразила Элла Степановна. — У меня достаточный опыт. Как его зовут?
— Григорием.
— А фамилия?
— Не знаю. Не говорил он мне своей фамилии.
И хоть Василий не улыбался, смотрел вперед, в голосе его Элла Степановна интуитивно почувствовала издевку, замкнулась и прекратила расспросы.
Машина выехала на каменное покрытие. Торцы были уложены полукружиями, ровно, словно на площади немецкого города. Грузовик сразу прибавил скорость, покатил веселее.
Андрюша вытянул вперед голову и сказал:
— Одна тайна набегает на другую. Кто мог ожидать?
— А что там? — спросил из угла кузова Вениамин.
— Торцовая мостовая. Это тоже майор-помещик баловался?
— В этих местах помещики не жили, — сообщил Вениамин. — Слабое развитие сельского хозяйства.
Солнце скрылось за синим длинным облаком. Встречный ветер стал зыбким, резким, словно впереди открыли дверь в холодильник. Грузовик дребезжал, ревел, одолевая подъемы.
— А эта дорога только до Ручьев? — спросил Андрюша.
— Дальше пути нет. Тайга, болото, горы, — сказал Эдуард. — Край света. Так и живем.
Вениамин стал кашлять. Надрывно и скучно. Ему было стыдно, но остановиться он не мог. Эдуард достал из верхнего кармана пиджака пачку таблеток и спросил:
— Без воды сможешь проглотить?
— Смогу, — сказал Веня.
— Глотай. К утру пройдет. У меня здесь дисквалификация наступает. Воздух чистый, никто не болеет. И я, фельдшер, по совместительству руковожу культурой.
Василий включил фары. Темнота сразу поглотила тайгу.
Через несколько минут машина выкатила на вершину холма, и впереди в распадке показались уютные теплые огоньки. Грузовик замер, словно Василий хотел, чтобы его пассажиры ощутили бесконечную благостную тишь этого вечера.
И вдруг в эту тишину вплелся, не нарушая, а лишь подчеркивая ее совершенство, далекий ясный девичий голос, который пел нечто сказочно печальное, трогательное и нежное.
Голос был лесным, он принадлежал вечеру и небу, луне и первым звездам, шуршанию листвы вековых берез у дороги.
— Что это? — прошептала Элла Степановна.
Василий не ответил. Достал папиросы и закурил, стараясь не шуметь.
— Наяда, — сказал Андрюша, поднимаясь в кузове и всматриваясь вперед. Он был не чужд сентиментальности.
— Шуберт, — сказал Вениамин. — Си минор.
— Наша, — улыбнулся Эдуард Олегович, и его зубы блеснули голубым. Ангелина. Занимается у меня в самодеятельности. Должен отметить, что она отлично закончила сельскохозяйственный техникум и недавно вернулась в родные края. Изумительная у нас молодежь.
Этой фразой и резким голосом Эдуарду удалось нарушить очарование сказки. Грузовик скатился с холма, вызвав негодование собак, миновал крайние дома, потом Эдуард постучал в кабину, веля Василию остановиться перед высоким, серебряным от старости бревенчатым домом.
— Здесь мы вас и разместим, — сказал Эдуард Олегович. — Школа у нас начальная, — добавил он, спускаясь на землю. — Небольшая, в данный момент находится в состоянии ремонта. Клуб активно используется молодежью, сам я размещаюсь в здании клуба, в одной комнате. А этот дом доступен. Семья невелика, а от скромной мзды никто не откажется… Вам гостиницу оплачивают?
Эдуард выразительно посмотрел на Эллу Степановну. Ему вообще нравилось глядеть на нее под различными предлогами.
— Мы, разумеется, заплатим, — сказала Элла.
— Лучше к деду Артему, — сказал Василий.
— Нет, мой друг, у Артемия Никандровича антисанитарные условия. Утверждаю как медик. Здесь же… Ты не будешь спорить, если я скажу, что этот дом скрупулезно чист?
Из темноты послышался дребезжащий голос:
— Журнал «Вопросы истории» привез?
Небольшого роста человек стоял неподалеку. Андрюша разглядел острую, клинышком седую бороду из-под кепки.
— Привез, Артем Никандрыч, — сказал Эдуард. — Познакомься, это гости к нам, экспедиция.
— Экспедиция нам не помешает, — сказал старичок, — хоть пользы от нее мало.
— Артемий Никандрыч — наш краевед, хранитель природы, — сказал Эдуард Олегович.
Старичок поклонился. Ia этом можно было догадаться по тому, как бородка совершила резкое движение вниз, закрытая кепкой, и возникла вновь.
— Эколог, — поправил старичок. — Балуемся экологией. Это точ-на. Давай журнал.
Эдуард отыскал журнал в портфеле, а старик вместо благодарности проворчал:
— Ты с Василием меньше общайся. Ты интеллигенция, а он жулик. Точ-на! Взятки детям дает.
— Заткнись, дед, — сказал Василий.
— Не заткнешь. Правду не заткнешь.
— А какие взятки? — вмешался нетактичный Андрюша.
— Шутка это, — сказал Эдуард. — Вася рыбкой балуется. Уху любит. Самому некогда, так он детям подарки за рыбку привозит. Рыбка у нас славная.
— Ушицу все любят, — донесся из темноты голос. — Это точ-на. Только смотря в каких количествах. Доберусь я до тебя, Василий.
— Иди ты! — озлился Вася.
— Уже ушел, — сказал дед издали.
И снова воцарилась тишь. Где-то далеко хлопнула дверь, выпустив человеческий голос и звук краковяка. Взбрехнула собака, другая быстро, словно спросонья, ответила ей…
Вдруг тишину разодрал, смыл и отбросил страшный нечеловеческий крик:
— Омниамеемекумпорррто!
Этот пронзительный крик прокатился над деревней, погрузив ее в оторопь, заставив притаиться все живое, загнав в конуры собак, прозвенев стеклами окон… Некоторое время он еще дрожал в воздухе, затем, с сожалением выпустив из своих тисков деревню, нехотя откатился к горам.
— Что это?! — ахнула Элла Степановна.
— Не волнуйтесь… Не надо… — Эдуард обернулся к застывшему у грузовика Василию: — Он вернулся. Понимаешь?
— Да, — ответил Василий. — Побегу, — добавил он и тяжело затопал в темноту.