Что говорит по этому поводу энциклопедия? «Устрицы (Ostrea) — род двустворчатых моллюсков семейства Ostreidae. Раковина устриц неравностворчатая. Створка, которой устрица прирастает к любому твердому субстрату, именуемая левой, — выпуклая и толстая, правая — более тонкая и плоская. Устрицы обладают рудиментарной ногой и замыкательной мышцей».
Эти сведения говорят о происхождении устриц, но не о том, как они попадают на стол гурманов.
— Госпожа хозяйка, откуда вы получаете устриц?
— С банки!
— А где находится эта банка, разрешите спросить?
— Там, внизу.
Устрицы, которых подают в «Хипокампе», выросли, можно сказать, у порога гостиницы. Облезлая вывеска «Парк» указала нам дорогу от главной улицы вниз, к устричной «ферме» на берегу лагуны. Примитивный жилой дом, несколько сараев, насосная и каменные бассейны на каменистом пляже — вот и все.
Одни рабочие (часть их была-в резиновых сапогах, а часть — босиком) швабрами и водой из пожарных шлангов промывали в бассейнах большие горы устриц, а затем лопатами складывали в ящики. Другие подтаскивали ящики с затянутым проволокой дном к лодкам и выходили с ними в лагуну. Третьи сортировали устриц по величине и укладывали в ящики, стоявшие в ста метрах от пляжа.
Старший рабочий — марокканец, к сожалению, почти не говорил по-французски. Все же с помощью жестов и рисунков мы попытались расспросить его, как разводят устриц. Это оказалось не легко. Мы поняли только, что «детей», то есть маленьких устриц, опускают в воду на мели в лагуне, а «стариков» оставляют в ящиках на берегу.
Вдруг рабочий с явным облегчением показал на черный «ситроен», который приближался, подпрыгивая, по проселочной дороге:
— Удача! Босс! Живет в Сафи. Приезжает только два раза в неделю!
«Босс», коренастый, француз лет пятидесяти, с седой щетиной, весело поздоровался с нами. В ответ на вопрос, хозяин он или только арендатор устричной фермы, он немного цинично улыбнулся:
— Я только управляющий! Банка принадлежит сейчас моей жене, марокканке. Кто знает, вдруг марокканцам взбредет в голову конфисковать собственность французов!
Мы старались не возражать. Сейчас не место политике! Сначала надо осмотреть устричное хозяйство.
Босс не заставил себя долго просить:
— Главное, что в этой лагуне благодаря обильному притоку пресной воды создаются благоприятные для устриц условия.
Затем он показал нам ферму.
Ящики из папье-маше, вроде тех, в которых оптовые торговцы перевозят яйца, укрепляют цементом и соединяют вплотную железными полосами. В ячейки ящиков сажают крохотных устриц, доставляемых из Португалии. Тем самым их личинки защищены от врагов — морских звезд, улиток, раков. «Устричные ясли» погружают в лагуну на неглубоком месте, так, чтобы они постоянно находились под водой.
Через четыре-шесть месяцев молодых устриц вынимают, а затем снова погружают в воду, правда, на меньшую глубину, чтобы было легче контролировать их рост.
Не страшно, если ящики при отливе окажутся на суше: устрицы могут обходиться без воды десять дней.
Устрицы развиваются на мели от четырех до шести лет. Потом начинается сортировка и чистка по возрасту и величине. Различается четыре сорта. Устрицы первого сорта — шестилетние — стоят пятьсот пятьдесят марокканских франков[11] за дюжину; четвертого сорта — двести пятьдесят франков.
При транспортировке живых устриц их упаковывают по двадцать килограммов в корзины, а сверху прикрывают водорослями.
— Отведайте, пожалуйста! — Босс открыл перочинным ножиком живую устрицу и с наслаждением высосал ее содержимое. Мы последовали его примеру, но нас передернуло. Устрицы безвкусны и пахнут морской водой.
На прощание мы спросили нашего хозяина, доволен ли он доходами с фермы. Он расплылся в улыбке, как сытый младенец:
— Почему бы и нет? Рабочие руки в Марокко дешевы. А устрицы дороги… и в моде!
НАПЕРЕГОНКИ С ДОЖДЕМ
От самой Касабланки нас, как назло, преследовал непрерывный дождь. В Валидии мы было подумали, что уехали от него, но в Сафи, городе гончаров и сардин, он снова нас нагнал. К утру «Баркас» на временной стоянке по ступицу погрузился в грязь.
Альфред отодвинул занавеску:
— Проклятие! И это называется Африка! Такого у нас и дома хватает, — и снова залез в спальный мешок.
Утром мы намеревались осмотреть Сафи — «величайший в мире порт сардин», — но при такой погоде? Едва ли удастся фотографировать, не говоря уже о кино съемке.
— Двинем дальше на юг! Найдется же где-нибудь в Сахаре место, где нет дождя.
Сказано — сделано!
Окна покрылись влагой, пришлось включить «дворники». Мы все же старались увидеть как можно больше. Мимо проносились красные поля, фермы, окруженные оливами и смоковницами. Затем появились аргании — типичные для Южного Марокко железные деревья. Их плоды походят на оливы, но идут только на корм скоту. Выносливое, вечнозеленое железное дерево — благословение для этой местности. Оно защищает страну от засухи, которую приносят постоянно дующие ветры. Обширные, поросшие железным деревом местности трудно назвать лесом; деревья растут на большом расстоянии друг от друга и перемежаются мастиковыми деревьями, кустами лаванды и серебристо-серого молочая, изредка достигающего высоты небольших деревьев.
Вдруг «дворники» начали попискивать. Асфальтовая лента перестала блестеть. Мы обогнали дождь!
У источника, на краю дороги, мы устроили утреннее омовение. Но что там, на верхушках деревьев? Черные обезьяны? Это козы, маленькие черные косматые козы. Ловко, как обезьяны, лазят они по деревьям, прыгают с ветки на ветку — и жуют, жуют, жуют… Они обгладывают даже качающиеся концы тонких ветвей. Вдоль дороги ряд голых деревьев — здесь прошло прожорливое стадо. Козы — бич Северной Африки. В течение столетий они объели целые районы, уничтожили леса, сохраняющие влагу земле, и тем самым способствовали изменению климата. Козы необходимы арабам, но одновременно они прокладывают дорогу пустыне.
Внезапно налетевший ливень снова загнал нас в машину. Напрасно мы мчались — соревнование все равно выиграл дождь!
Эс-Сувейра — живописный город на побережье Атлантического океана, но мы увидели лишь темные тени на сером фоне. Где море, где небо? Мне вспомнились туманные картины английского художника Тернера.
Преодолев предгорья Среднего Атласа, мы попали в облака; пришлось включить фары. На перевале я прочитал вслух из путеводителя: «Путешественникам неожиданно открывается прекрасный вид на изобилующее бухтами побережье Атлантического океана: зеленые склоны, белый пляж, лазурно-синее небо». Сейчас мы видели в радиусе едва ли десяти метров. Ответом на цитату из путеводителя тем не менее был яростный стук коробок с кинопленкой, доносившийся из багажника.
В те редкие минуты, когда в облаках образовывались просветы, мы могли догадываться о красоте побережья. Альфред сокрушался:
— Какие пейзажи! Таких я никогда больше не поймаю в объектив.
В Агадире уже горели фонари. Площадка кемпинга походила на озеро.
Мы не ехали, а скользили, выискивая место посуше. Через несколько секунд нас окружили шесть закутанных в плащи фигур — как выяснилось, наши «западногерманские братья и сестры». Их привлекла буква «D» под нашим номером.
Затем последовал вопрос, который мы потом часто слышали в пути:
— DK 45–05? Что это за номер?
— Потсдам!
Все изумленно замолчали. Это не укладывалось в их сознании. Позднее в подобных ситуациях мы про себя отсчитывали секунды: двадцать одна, двадцать две… В Агадире же мы еще вежливо выжидали, когда наши собеседники вновь обретут дар речи.
— Как вы сюда попали?
Что ответить на этот бессмысленный вопрос?