Двадцать лет назад в Марракеше было наибольшее из всех городов мира число проституток (в процентах к числу населения). Когда после провозглашения независимости публичные дома, принадлежавшие паше, были закрыты, часть безработных «дам» стала танцовщицами и с тех пор практикует самостоятельно.
Толстая матрона сбросила покрывало и закурила:
— Господа! Нам надо вернуться в Марракеш. Может, вы возьмете нас с собой?
К сожалению, мы ехали в противоположном направлении. И кроме того, эта «поклажа» была бы слишком большой нагрузкой для нашего «Баркаса»!
КАСБА ТАБУД
Уарзазат — провинциальный город и ворота знаменитой «дороги касб», то есть вытянувшегося параллельно Атласу по краю Хаммады ряда лучше всего сохранившихся и красивейших касб Марокко.
Касба — это укрепленное селение, деревня-крепость. Одни селения насчитывают сто — двести жителей, в других живет несколько тысяч человек. Касба напоминает средневековые немецкие города: они также были защищены высокими стенами, по углам которых возвышались мощные сторожевые башни. Построенные из песка и глины, касбы почти не выделяются на фоне окружающего ландшафта. Джимми, некогда учившийся в архитектурном институте, назвал их архитектурными хамелеонами. Касбы взбираются на холмы, лепятся по склонам, так что крыша одного дома часто оказывается двором другого. Из-за надстроек и пристроек подчас трудно разобрать, где начинается один дом и кончается другой. В узких и кривых улочках почти невозможно идти рядом. Кое-где улицы, вернее ходы, проложены под домами. Здесь приходится шагать с величайшей осторожностью, чтобы не оступиться в вонючую сточную канаву. Тем не менее марокканские касбы обладают своеобразным очарованием. Их узкие, вытянутые к небу дома напомнили мне кубистическую графику.
В касбе Табуд, что находится напротив Уарзазата, мы разыскали приятеля Джимми — Мулая. Он разъезжает на тяжело груженном старом велосипеде по деревням и продает безделушки. Даже Джимми с трудом отыскал его жилище. Маленький мальчик проводил нас до дверей, оттуда мы по полуразвалившимся глиняным ступеням и приставным лестницам поднялись через две крыши к надстройке, напоминавшей башню. Здесь Мулай с женой и четырьмя детьми занимал две низкие комнаты. Железная кровать, два стула, колченогий стол, несколько полок и куча матрацев — вот и вся обстановка. На глинобитной стене в качестве единственного украшения, как ни странно, висит календарь… нашего народного предприятия — Берлинского электролампового завода.
Наш приход почти не удивил Мулая, во всяком случае, если он и удивился, то никак этого не показал. Сразу же после приветствий он присел на корточки в углу и попытался привести в действие древний бензиновый примус, чтобы согреть воды для чая.
Жена Мулая — Фатима показалась нам очень красивой. Как и все берберки, она не закрывала лица. Поверх красных шаровар на ней было светло-зеленое вылинявшее платье, ярко-желтый шарф и платок того же цвета… Она сидела на крыше дворе и месила на плоском камне тесто: мука, соль, немного воды…. Сделав из него колобки величиной с кулак, она круглым камнем раскатывала их в лепешку.
Мы едва успели, сидя на краешке кровати, выпить по чашечке чаю, как в дверях появилась Фатима с широкой и плоской лубяной корзиной на голове: она несла лепешки в пекарню. Мы пошли ее проводить. Грациозно, словно танцовщица на канате, спускалась Фатима по лестницам. Корзина на ее голове даже не шелохнулась!
Около пекарни судачили пестро одетые женщины — их было около двадцати, не меньше. В глиняной печи справа горели эвкалиптовые дрова. Пекарь нашлепывал лепешки на гладкие доски овальной формы и ненадолго засовывал в печь. Как только на лепешках появлялись пузыри, он сразу же вынимал доски из печи. Хлеб готов. Лепешки — хубз — свежие очень вкусны, сухие похожи на пергамент.
Недалеко от пекарни, за стенами города, двоюродный брат Мулая строил себе новый дом. На участке в пять квадратных метров на расстоянии тридцати сантиметров одна от другой поставлены две низкие стенки. Молодой босоногий бербер смешивает рядом со стройкой красный песок с соломенной сечкой, мелкими камнями и водой. Эту смесь он закладывает между стенками, а родственник Мулая утрамбовывает ее деревянной кувалдой. Высохнув, стены станут прочными, как кирпичные.
Таким же примитивным способом строились старые касбы сотни лет назад. Они еще и сегодня противостоят ветру и дождю!
В касбе Табуд
Прогулка по касбе казалась визитом в средневековье, пока Мулай не привел нас на холм у южных ворот, к школе. С гордостью рассказал он, как год назад жители сообща построили два домика для школы. Добровольно и безвозмездно! Стены, сделанные, правда, из глины Хаммады, были уже побелены. Рядом с мрачным коричневым селением этот скромный холм с белоснежными школьными строениями был как бы кусочком лучшего будущего.
Мы заглянули в окна. Шестилетние дети сидели рядом с подростками и с фанатичным упорством учили буквы. Все были так поглощены своим делом, что нас никто не заметил.
Эти дети научатся читать, смогут сравнить свою жизнь с жизнью других людей и задумаются о причинах еще существующих различий. Когда-нибудь они восстанут и изгонят из касбы средневековье!
ПОМОЛВКА У БЕРБЕРОВ
На обратном пути в касбу около ворот мы встретили своеобразное шествие: позади запряженной ослом двухколесной тележки, в которой между двух туго набитых мешков лежала связанная овца, шли пятнадцать женщин в яркой праздничной одежде. Одни несли на головах корзины, другие выбивали на табурах — узких глиняных сосудах, затянутых кожей, — дикие ритмы. Время от времени женщины, скандируя, пели.
— Хотите присутствовать на помолвке? — спросил Мулай. — Я знаю невесту. Ее будущая свекровь только что приехала на автобусе, и вот ее встречают.
— Охотно, если можно!
Следуя за разукрашенной повозкой, мы обошли вокруг деревни. К шествию присоединялось все больше женщин. У дома, находившегося наполовину под землей, шествие остановилось. Женщины образовали полукруг, в центре которого стала мать жениха. Когда в дверях дома появилась пожилая женщина («Мать невесты!» — шепнул Мулай), свекровь сделала несколько глубоких поклонов и что-то сказала, показывая на мешки и овну. Мать невесты поклонилась и жестом пригласила женщин войти.
— Овца и мешки с мукой и сахаром — это подарки семьи жениха, ее вклад в свадебное торжество, которое состоится через месяц, — пояснил Мулай с помощью Джимми, который выполнял роль переводчика.
— А где же жених? И его отец? — Кроме деда и подвозчика не было видно ни одного мужчины.
— Мужчины обоих семейств в это же время празднуют помолвку в доме жениха, в Айт-Урире, деревне по дороге в Марракеш. О выкупе за невесту главы семей договорились несколько недель назад.
Дед позвал нас в дом и в маленькой комнатушке подал мятный чай.
Помолвка у берберов
Рядом, в более просторном помещении, застеленном коврами, сидели женщины и пели в экстазе под звуки тамбурина, походившие на звуки тамтама. В музыке берберов явно проявляется влияние соседей, живущих на юге Сахары.
Через открытую дверь мы видели все, что происходило в комнате женщин. Ввели девушку, с ног до головы закутанную в белые покрывала. Покачиваясь в такт музыке, она сбросила первое покрывало. В эту минуту дверь в нашу комнату захлопнулась. Все последующее — табу для посторонних мужчин.
Мулая забавляло наше разочарование:
— Это была невеста! Теперь все рассматривают ее свадебный наряд!