Мы воспользовались случаем, чтобы расспросить Мулая о свадебных обрядах берберов.
— О браках договариваются старшие члены обоих семейств. Они определяют выкуп за невесту, который отец жениха платит ее отцу. Мой отец уплатил за Фатиму триста пятьдесят дирхамов, больше у него не было. У богатых выкуп больше.
— А жениха и невесту спрашивают, согласны ли они вступить в брак?
— Да. С недавнего времени спрашивают, вернее, должны спрашивать. Когда чета приходит регистрироваться, жениха и невесту спрашивают, хотят ли они стать мужем и женой. Но этот порядок далеко не всегда соблюдается. За меня «да» сказал отец, я в то время работал в Рабате.
— А как обстоит дело с разводом? — поинтересовался я. — Имеет ли силу старый закон шариата, по которому мужу достаточно три раза сказать «талак»[17], чтобы жена покинула дом?
Мулай задумался. Очевидно, у него еще не возникала мысль о разводе с Фатимой.
— Нет, теперь супругам надо идти к кади[18], и ему муж объясняет, почему хочет развестись. Впрочем, он всегда бывает прав. Если со свадьбы прошло меньше года, он обязан возвратить выкуп. Мужчина решает, с кем останутся дети. Если они остаются с матерью, отец должен платить за их содержание. Иногда разведенная жена продолжает жить в доме мужа.
Дед принес тарелку со сладким печеньем. Мы взяли его с опаской: марокканское печенье слишком сладкое и жирное на наш вкус, при одном взгляде на него начинается изжога.
Рокот барабана смолк.
— Что еще произойдет здесь сегодня?
— Ничего. Все наедятся досыта, обсудят, что будут готовить к свадьбе, немного поболтают, а потом мать жениха уедет домой. К автобусу ее проводят с музыкой.
Чувствуя, что мешаем скромному празднику женщин, мы вскоре попрощались и ушли, пожелав дедушке, чтобы ему не пришлось в будущем году возвращать выкуп за внучку.
При закате солнца мы сидели на веранде «Гранд отель дю зюд» в Уарзазате, смотрели на Сахару и наслаждались игрой красок. Наступал «лиловый час». Гряды холмов Хаммады ежеминутно меняли цвета. Охра и ржаво-коричневый тон постепенно перешли в разнообразные оттенки лилового, через несколько минут они загорелись темно-красным светом, а затем растворились в темной синеве ночи.
Мы сидели у западной оконечности Сахары. В ближайшие месяцы мы намеревались проехать по краю этого величайшего песчаного моря. Когда-то доберемся до его восточного края?
СОКРОВИЩА ШЕРИФОВ[19]
ГАШИШ В «КОНСЕРВНОМ ГОРОДЕ»
Мы снова приближались к побережью Атлантического океана — и тут начался дождь! Так нам и не удалось увидеть при солнечном свете «консервный город» — Сафи.
Порт, занимающий одно из первых в мире мест по вывозу сардин, выглядел совсем серым. Строящийся химический комбинат — гордость марокканской экономики — едва виднелся в густом тумане. Над мостовой пристани клубились испарения, грузчики были одеты в коричневые непромокаемые куртки и зюйдвестки.
Примерно восемьдесят катеров стояло у пирса. Они как раз вернулись с ночного лова и привезли макрель. Лов сардин уже окончился. Еще в катере барахтающуюся добычу лопатами накладывали в ящики, а затем грузили, передавая из рук в руки, на машины. Улов, по-видимому, был хороший, работа спорилась. Грузчики и рыбаки перекидывались шутками, часто смеялись. Такое мы видели в Марокко впервые.
Пока Альфред и Дитер снимали фильм, двое рыбаков пригласили меня выпить мятного чаю в ветхой лачуге. Тесно, «как сардины», сидели рыбаки за деревянными, до блеска выскобленными столами, пили чай и закусывали хубзом, оливами и помидорами. Они тотчас потеснились, давая нам место, и я сразу почувствовал себя хорошо в их кругу. Здесь не было и следа фальшивого раболепия перед иностранцами, которое мы замечали порой кое-где в Марокко.
Рыбаки Сафи сознавали свою силу и со мной, иностранцем, вели себя как с равным.
Когда я предложил сигареты, они только улыбнулись в ответ, а старый рыбак, которого все величали «патроном», протянул мне узкую, покрытую орнаментом трубку с глиняной, не больше ногтя, головкой. Такие трубки продавались в Марракеше для курения опиума.
— Гашиш? — спросил я.
Все рассмеялись:
— Да, да, киф!
Ну, разок нужно попробовать!
Едва я сделал две затяжки, рыбак вырвал у меня трубку изо рта. Как по волшебству исчезли и остальные трубки. Что случилось? На стол упала тень. В дверях стоял полицейский. Он понимающе усмехнулся, сел за стол, заказал себе чаю.
Вместо того чтобы перенестись в мир сновидений, я попытался расспросить рыбаков об их заработках и условиях труда. В закусочной сразу стало оживленно. Один рыбак писал мне цифры на коробке от сигарет, рассказывал о ценах на растительное масло, о вычетах, о стоимости сетей. Второй отнял у него коробку, перечеркнул все расчеты и написал другие цифры: доля рыбаков, социальный фонд, профсоюз… В конце концов рыбаки начали спорить между собой, но не зло, а скорее так, как спорят у нас, составляя какую-нибудь резолюцию. Постепенно я догадался о причинах спора: я сидел рядом с «патронами», то есть владельцами катеров, и их экипажами.
Поскольку обе «фракции» не могли договориться, спор окончился поистине соломоновым решением: я должен посетить мосье Барака — руководителя профсоюза. Он специалист по вопросам заработной платы и сможет гораздо лучше все объяснить…
Я рассмеялся. С мосье Барака мы уже условились встретиться в двенадцать часов. До этого у нас еще было время посетить консервную фабрику. Али, рыбак с перевязанной левой рукой, взялся нас сопровождать.
Вслед за грузовиком, нагруженным макрелью, мы поехали к обрывистому берегу в южной части города.
Перед воротами фабрики стояла длинная очередь женщин под покрывалами.
— Они сегодня опоздали, — объяснил Али, — и не получили работы! Надеются, что, может, еще будут раздавать рыбные отходы.
Управляющий фабрикой повел нас в большой зал. У двух длинных конвейеров стояло более двухсот женщин, преимущественно очень молодых. Здесь они сняли покрывала. Быстрыми движениями брали они с конвейера макрель, чистили ее и укладывали по пять штук в жестяные коробки. На конце конвейера коробки закрывали ручным прессом и устанавливали на проволочные рамы, на которых они пройдут стерилизацию в паровом котле.
— Сколько женщин работает на фабрике постоянно? — спросили мы управляющего.
— Кроме двух сотрудниц конторы, постоянных работниц нет. Когда привозят улов, перед воротами фабрики ждет достаточно женщин. И я нанимаю столько, сколько мне нужно в этот день. За смену платят пять дирхамов.
Али не терпелось дополнить управляющего:
— Часто перед воротами фабрики разыгрываются душераздирающие сцены. Ведь если женщина не получит работы, то в большинстве случаев это означает, что несколько дней вся семья будет голодать!
— А сколько дней в году работает фабрика?
— Это зависит от улова. В среднем около ста пятидесяти.
— Женщины и девушки, к сожалению, еще не члены профсоюза и потому беззащитны перед произволом предпринимателя! — пояснил нам немного позднее мосье Барака. — Одна из важнейших наших задач — улучшить судьбу «консервных девушек», хотя, собственно говоря, это не входит в наши функции.
Барака, мужчина лет тридцати, похожий на ученого, — один из самых известных и популярных профсоюзных деятелей Марокко, несмотря на молодость. Он возглавляет профсоюз рыбаков, входящий в состав левого объединения профсоюзов — Марокканского союза труда. По-видимому, его огорчило, что мы в самом начале разговора затронули еще не решенную проблему «консервных девушек». Ведь его профсоюз может похвастать большими достижениями! С подчеркнутой деловитостью рассказал он, как трудно было вначале организовать рыбаков, рассказал о росте профсоюза с момента его основания в год провозглашения независимости, о забастовках, об упорных переговорах с хозяевами и правительством, в результате которых был создан социальный фонд и принят закон об обязательном страховании.
18
Кади — мусульманский судья, руководствующийся шариатом, т. е. установлениями Корана и исламской традицией.
19
Шерифы буквально «благородные», «знатные»