Поездка по северу привела вас, в третью сокровищницу Марокко — в плодородные провинции Мекнес и Фес. Они не менее важны для марокканского хозяйства, чем залежи фосфатов и рыбные богатства Атлантики. Ведь восемьдесят процентов марокканцев заняты в сельском хозяйстве.
Чуть ли не к самой королевской столице Рабат-Сале подходит Мамора — огромный лесной массив пробкового дуба. Мы гуляли по редкому лесу и срезали себе на память кусочки пробковой коры. Посетить фабрику, где обрабатывают кору пробкового дерева, сейчас не имело смысла. Сезон работ еще не начался.
Мы проехали километров тридцать. Лес остался позади, местность стала холмистой, жирно блестели красно-бурые плодородные поля. На склонах раскинулись селения и плантации апельсинов. Дороги были обсажены оливковыми деревьями. Местность напоминала Среднюю Саксонию.
— Как будто едешь из Нидербобрича в Обербобрич! — заметил Дитер.
Чем ближе мы подъезжали к столице провинции Мекнес, тем чаще встречались нам плантации цитрусовых. Где-то здесь находились огромные апельсиновые рощи короля Марокко. Когда Мухаммед бен Юсеф был в изгнании, они служили важнейшим источником доходов многочисленной султанской семьи.
Мы остановились в широкой долине. С деревьев по краям дороги собирали оливы. Двое рабочих ударяли палками по кронам деревьев и сшибали плоды. Одновременно ломались ветки и молодые побеги. Агроном в Касабланке сообщил нам, что от этого гибнет треть будущего урожая. Уже есть машины для сбора олив, но в Марокко мы ни одной не видели в работе.
Две группы женщин, по пятнадцати человек в каждой, ползали на коленях в придорожных канавах и собирали опавшие плоды. Мрачный мужчина в черной джеллябе шагал, опираясь на большую палку, взад и вперед и следил за тем, чтобы сборщицы работали быстро и без остановок. Стоило одной женщине на секунду выпрямиться, как он яростно стучал палкой по асфальту. Он арендовал у правительства аллею олив на один год и старался собрать как можно больше плодов. Мы попытались обратить его внимание на то, что рабочие ломают ветки, но он лишь пробормотал:
— Иишаллах[20]… может быть. Но в будущем году мне выделят участок в другом месте.
Он взглянул на часы, отошел к канаве, расстелил маленький коврик и принялся молиться, но, даже кланяясь и падая на колени, он все время искоса поглядывал на сборщиц. Ни одной секунды оплаченного им рабочего времени не должно было пропасть из-за молитвы.
— Поистине благочестивый человек!
Это замечание на немецком языке мы никак не ожидали здесь услышать! У ворот апельсиновой! плантации, справа у дороги, стоял молодой блондин и улыбался. Его тоже забавлял вид молящегося эксплуататора.
Специалист по цитрусовым, говорящий по-немецки? Вот удача!
— Нельзя ли осмотреть плантацию?
— Конечно можно! Меня зовут Пьер.
Альфред показал на дерево, сплошь усыпанное плодами, как наш белый налив в самые урожайные годы:
— Можно сорвать? Еще ребенком я мечтал съесть апельсин с дерева, а еще лучше — сорванный! украдкой.
Пьер улыбнулся:
— Рвите. Здесь действует неписаный закон — каждый гость может сорвать на апельсиновой! плантации столько фруктов, сколько сможет съесть на месте.
Мы открыли перочинные ножи, попробовали фрукты и единодушно решили: сорванный собственноручно апельсин имеет совсем другой вкус, чем купленный! Какой другой? Ну… именно, как сорванный!
Семь месяцев в году здесь можно есть свежие апельсины, объяснил Пьер. Все это время с деревьев снимают зрелые плоды. Апельсиновое дерево плодоносит с восьмого года и дает сто — сто пятьдесят килограммов апельсинов. После тридцатого урожая оно становится нерентабельным. На одном гектаре хорошей земли можно посадить пятьсот деревьев.
Пока Пьер сообщал нам эти сведения, мы подошли к главному зданию фермы. Арабы укладывали на грузовики ящики с апельсинами, а в темном помещении стучала сортировальная машина. Апельсины катились по конвейеру сквозь целую систему валов со щетками, которые их чистили и полировали. Весело было смотреть, как подпрыгивают на конвейере блестящие шарики. В конце они проходили через доски с отверстиями — сортировались по величине, после чего женщины упаковывали их в ящики. На стенах висели схемы, показывавшие, как укладывать апельсины различной величины.
Хозяин плантации, седовласый человек лет семидесяти, пригласил нас выпить кофе. Он рассказал, что вместе с отцом заложил плантацию в 1920 году и с тех пор постоянно ее увеличивал. Сортировальная машина принадлежит десяти французским плантаторам.
Мы поинтересовались, не боится ли он, что владения французов будут здесь конфискованы, как в Алжире и Тунисе.
— Не посмеют, — заявил хозяин гордо. — Марокканское правительство нуждается в налогах, которые мы платим, и во французских кредитах.
Характер наших вопросов удивил Пьера. По дороге к машине он внезапно спросил:
— Вы что, из ГДР?
Когда мы ответили утвердительно, он сердечно пожал нам руки.
— Я член коммунистической партии Франции!
— Вы разве не сын хозяина? — Нас смутило то, что все работники выказывали ему подчеркнутое уважение.
— Нет… Я изучаю германистику и англосаксонскую филологию в Сорбонне и два года обязан отработать в качестве учителя вон в той маленькой деревне за поворотом. Солдат без оружия, так сказать.
Видите ли, умный Хасан попросил французское правительство предоставить в его распоряжение несколько тысяч школьных учителей. А во Франции существует закон: военнообязанный, который не хочет служить в солдатах, может вместо этого отработать два года в так называемой развивающейся стране. А кто во Франции меньше всего заинтересован в том, чтобы служить в де-голлевской армии? Коммунисты! Вот и получилось, что почти восемьдесят процентов учителей, присланных из Франции в Марокко, — коммунисты…
Пьер от души рассмеялся:
— Вряд ли Хасан II мог предвидеть, что его просьба к де Голлю будет иметь такие последствия.
Теперь уж, конечно, нам не хотелось уезжать. Несколько часов просидели мы в машине за шосолеем — терпким местным вином, горячо споря о Брехте и Ануйе, Сартре и Бёлле, Арагоне и Анне Зегерс… Разговор германистов возле апельсиновой плантации в Марокко!
МЕДРЕСЕ И МЕЧЕТИ
Вид с гробниц Меринидов[21] на Фес с его многочисленными башенками можно сравнить по красоте только с панорамой Иерусалима, открывающейся с горы Олив. Среди мягко очерченных холмов, поросших деревьями, лежит, как в керамической чаше, старый город. Бело-желтые дома тут и там перемежаются зелеными садиками. Украшенные мозаикой, сверкающие минареты отбрасывают длинные тени. Как драгоценный камень, блестит в центре города пирамидальная медная крыша мечети Карауин.
Мы сидели на веранде маленького кафе, выкрашенного в синий цвет, вблизи гробниц Меринидов, не в силах оторваться от волшебного вида. Ожидали доктора Ибрагима — молодого врача, с которым познакомились утром.
О чем мы спросим врача? Фес во всех книгах называют духовным центром Марокко. Весь день мы пытались почувствовать это, но безрезультатно.
Лабиринт переулочков Фес аль-Бали, старого Феса, запутан больше, чем все базарные кварталы, виденные мной. В бесконечных зигзагах, поворотах, перекрестках, спусках и подъемах теряешь ориентацию. Мы плутали по рядам торговцев домашней утварью, пряностями, косметикой, наблюдали столяров и горшечников, промочили ноги в переулках, где работали красильщики, приценивались к серебряному подносу у чеканщиков в кисарии — огороженном квартале, наподобие берлинского Маркт-халле…
В узком переулке мы внезапно очутились перед прекрасными воротами из кедрового дерева. Это был один из двадцати входов в мечеть Карауин, раскинувшуюся на шестнадцать тысяч квадратных метров в лоне старого тесного города. Настоящий город в городе! Бросив из темноты переулка беглый взгляд в ворота, мы были буквально ослеплены блеском разноцветной изразцовой мозаики. Вокруг большого фонтана, среди целого леса колонн, на полу, выложенном плитками, располагались верующие…
20
Иншаллах — традиционная мусульманская формула, означающая: «Если будет угодно аллаху» или «Если аллах пожелает, то…».
21
Мериниды (1269–1465) — правившая в Марокко династия берберских эмиров, сделавших Фес столицей страны.