Достойно вниманья, что реформаторы не сочли нужным изобрести для восстановляемых чинов свежие названья: наоборот, они явно хотели идти в ногу с Западом. В то же время они обнаружили свою ахиллесову пяту, не осмелившись восстановить звание генерала, которое на русском народном языке имеет слишком иронический характер. Сообщая о возведении в звание маршалов пяти военных сановников, — отбор пятерки произведен, кстати сказать, больше в зависимости от личной преданности Сталину, чем от дарований и заслуг, — советская печать не забыла тут же напомнить о царской армии, с ее… «кастовостью, чинопочитанием и подобострастием». К чему же, спрашивается, так рабски подражать ей? Создавая новые привилегии, бюрократия на каждом шагу пользуется доводами, которые служили некогда для разрушения старых привилегий. Дерзость перемежается с трусостью и дополняется все большими дозами лицемерия…
…Буржуазная печать оценила контр–реформу по достоинству. Французский официоз Тан писал 25 сентября 1935 г.: «Это внешнее преобразование является одним из признаков глубокой трансформации, которая совершается ныне во всем Советском Союзе. Режим, ныне окончательно упроченный, постепенно стабилизуется. Революционные привычки и обычаи внутри советской семьи и советского общества уступают место чувствам и нравам, которые продолжают господствовать внутри так называемых капиталистических стран. Советы обуржуазиваются» (Le Temps, 25 сентября 1935 г.). К этой оценке почти нечего прибавить…»
Преданная революция.
Ну что же. Если речь идёт о тех целях революции, которые ставили перед собой большевистские вожди, то здесь Троцкий близок к истине. То, что было совершено в СССР в середине тридцатых годов под руководством Сталина, имеет одно, но ёмкое определение.
Переворот.
Однако, как всегда это было у Троцкого, за хлёсткостью фразы, за образностью стиля, спрятал он в сказанном главное. Главное же состоит в том, что предают обычно из выгоды. Здесь же речь идёт о победе политического течения. О победе одних убеждений над другими.
Из его же собственных слов явствует, что и Сталин и его единомышленники ещё и до революции де–факто стояли на патриотических позициях. А это означает, что ни Сталин, ни его соратники никогда и не обмирали в восторге при одном упоминания мировой революции. Поэтому пошли по простому пути. Мировая пролетарская революция не случилась. Значит, строить надо то государство, где революция эта случилась. А поскольку государство это было бедным и отсталым, значит, все ресурсы его должны были быть направлены только вовнутрь его. На собственное развитие этого государства.
При этом мы знаем теперь, что в двадцатые годы ресурсы эти то и дело, нет–нет, да выбрасывались вовне, в поддержку той или иной революции в других странах. Это говорит о том, что идея мировой революции имела тогда настолько привлекательный вид для большинства активной части партии, что приходилось с этим считаться. Приходилось маневрировать. Приходилось бороться.
Не зря за Сталиным подмечали такую характерную черту. Он никогда не вносил никаких предложений, которые могли быть не приняты партией. Сталин всегда выдвигал публично идеи, которые принимались гарантированно. В том случае, если он чувствовал сопротивление, выдвигать своё предложение он считал преждевременным. И откладывал его на будущее, прилагая усилия для того, чтобы так или иначе изменить настроения, препятствующие сейчас этой идее.